Пани Нольчова, обеспокоенная состоянием Квиса, навещала его в эти дни. Она чувствовала себя ответственной за него с того самого дня, когда привезла домой и выслушала его удивительную историю. Этот человек привлекал ее и прежде, но она не могла себе объяснить почему. Это могло быть и врожденным любопытством, ведь вся Бытень не преминула заглянуть под пикейный жилет Эмануэля Квиса, однако пани Катержина решила найти ответ на свой вопрос у него самого.
Она приходила около четырех часов пополудни в сопровождении Марины Тлахачовой, которая несла плетеную корзинку с закуской, и, подав, а несколько позже убрав за ними посуду, наслаждалась отдыхом в саду, ожидая, когда госпожа соизволит отправиться домой. Но бо́льшую часть времени Марина, естественно, ломала голову над вопросом, чем может привлекать такую даму этот в общем-то паршивый старикашка.
Но дама и старик, оба абсолютно безразличные к тому, что о них думают, сидели за маленьким столиком у окна, на глазах у всех, кому охота поглазеть на них, и вели беседы, которые всякому охота было подслушать.
В обществе пани Нольчовой Квис оживал, он становился галантным и разговорчивым, увлеченный детским желанием понравиться ей и снискать ее восхищение. Ему начинало казаться, что вместе с ней он движется назад, против течения времени, в те далекие годы, которые становятся все ближе его сердцу, не изведавшему собственных чувств. И чем дальше они удалялись от времени, из которого вышли, вокруг становилось все темнее, все громче гудели голоса, поднимаясь под сводами страха, они надрывались от страстей, какие только можно припомнить и прочувствовать и против которых нет заклинанья, которое заглушило бы в них эхо этого страха. Эмануэля Квиса охватывал ужас, — что вдруг в этой сумятице звуков он услышит и узнает свой голос, который освободится из тьмы и помчится сам против себя. Он не может понять, что именно кроется в этой женщине, ибо оно находится в страшном противоречии со всем прочим, что он в ней предполагает, это — будто алебастровая струйка в мутном потоке, она течет, оставаясь такой же чистой. Она соткана из света и прозрачной чистоты, она — сама любовь, мир, сочувствие, светлые мечты: если смотреть вперед, а не туда, откуда приходит прошлое, пред ней простирается мост света; но она колеблется, боится взойти на него, наверное, все из-за скорбных теней, что стоят возле, словно непонятные скульптурные группы по сторонам моста. Квис в смятении, он не знает, как быть. Жизнь в таком обличье не доходит до его понимания.
Кто-то появляется в пани Катержине, приходит из дальней дали и в неоглядные дали направляется, она не одна, целая толпа следует за ней по пятам, ее ведет подобное столбу света сияние, но далеко впереди, за тем мостом, который и манит и отпугивает ее, будто есть кто-то еще, кого невозможно разглядеть.