Судья догадывается, зачем она явилась, и смотрит в ее блеклые глаза с плохо скрываемым беспокойством. С самого детства она всегда одерживала над ним верх, хотя была на три года младше; он боялся ее насмешек и если иногда пытался поколотить, то это всегда кончалось его поражением, потому что Элеонора дралась с диким ожесточением, которого он не мог преодолеть, серьезно не покалечив ее. Мальчишеский страх перед ней живет в нем и по сей день. Элеонора это знает и держится с присущей ей беспощадностью. Она щелкает пальцем по стопке старых папок, густая пыль поднимается вверх и кружит в воздухе.
— У тебя никто не убирает, что ли?
— Здесь не салон, а контора, — ворчит судья, полагая, что этим ответом в достаточной мере отбил атаку Элеоноры.
— Ах да, я и забыла, что пыль и дела неотъемлемы друг от друга. Пока дело не покрылось пылью, оно не созрело для разрешения, не так ли?
— Старые глупые остроты.
Элеонора снова щелкает по стопке бумаг; пыль поднимается, как после невидимого взрыва, и тут от одной из них — ибо это очень старые, истлевшие от времени бумаги, — от одной из них отламывается уголок не больше мелкой монеты и, желтоватый и легкий, словно увядающий листочек, покачиваясь, опускается на пол. Элеонора отводит взгляд от лица брата и следит за колеблющимся полетом этого куска сажи, вылетевшего из горнила времени. Поэтому она не замечает беспокойства судьи, и старая папка остается для нее просто трухой и рассадником пыли. Если б Элеонора могла развязать опутывающую папку бечевку и осторожно и с брезгливостью порыться в ее утробе, то обнаружила бы там протоколы первого года судебного разбирательства той безумной тяжбы, которая дотла разорила ее дедушку по материнской линии. Зачем держит судья на столе такой хлам? Действующие лица этой истории давно исчезли за кулисами, а за ними должен, наконец, навсегда опуститься занавес забвения. Может быть, судья поддерживает этими трухлявыми поленцами огонь в своем очаге? Но мадемуазель Элеонора, к счастью, видит лишь обрывок бумаги, разыгравший перед ней небольшую сценку распада и гибели всего на свете. Впрочем, Элеонора не заглядывает так далеко вперед, и это незначительное отступление сливается с темой ее разговора. Элеонора, словно не слыша ответа, заявляет:
— Боюсь, что ты и сам за эти годы насквозь пропылился, из тебя тоже необходимо основательно выбить пыль.
Судья издает невразумительное восклицание, более всего похожее на фырканье, и начинает постукивать карандашом по бювару. Элеонора бросает на карандаш косой взгляд, карандаш, не выдержав, сбивается с ритма, еще несколько раз неуверенно постукивает по бювару и падает.