Темнота обступает их со всех сторон, но Лида поворачивает голову к окну: глаза ее полны звезд. Какое странное место выбрала ты для брачного ложа! Скамейка, на которой восседают бытеньские матроны, ястребиным оком охраняющие честь своих дочерей. Лидина душа полна веселья, бунта, счастья и печали. Скамейка, поставленная на границе двух миров, один просачивается к ней из тьмы театрального зала, мир превращений и людей, что будут оживать, вырвавшись из ее души, толпы людей, множество жизней и судеб, а там внизу, под окном, на дне ночи — другой, едва освещенный тонким серпом луны, тонущий за далекими лесами, и Бытень, которая хочет похоронить ее под песком одинаковых дней, заточить в одной-единственной судьбе эгоистично счастливую или несчастную, всем чужую и ко всему равнодушную. Губы Еника блуждают, бродят по телу Лиды, не в состоянии остановиться, не в силах насытиться. Стиснув зубы, Лида глушит всхлип боли и вдруг сама резким движением прижимается к Енику. Так сильно я не смогу любить никого на свете, так буду навеки любить лишь тебя.
Еник, опустившись перед ней на пол, целует ей руки и колени.
— Лида, теперь ты навсегда моя!
Ее захлестывает раскаяние, ведь она не может рассказать ему правды, зачем таким странным образом обручилась с ним сейчас и как предаст все его мечты и надежды, которыми он вооружился для борьбы со своими родителями. Лида прячет в его волосах лицо и плачет.
Еник испуган.
— Лида, Лидушка, не плачь. Я не хотел тебя обидеть. Ты же знаешь, что я люблю тебя и никогда не покину.
Она охотно объяснила бы ему, что он заблуждается, но боль ее так сильна, что она подавляет всхлипы, и лишь слезы текут из ее глаз. Если б только она могла предположить, как ей будет тяжело, как гадко, как плохо. Теперь она, видимо, и вправду не найдет в себе сил, чтоб настоять на своем и уехать, и навсегда удовлетворится одной судьбой, только бы в ней жил Еник, живой и невредимый.
Часы на ратуше отбивают половину двенадцатого, когда они выходят из ворот погребка. Мохновский фонтан задерживает их возле себя, и последние поцелуи теперь почему-то имеют совсем иной вкус, чем вчера или раньше. Трехструйная песнь фонтана набрасывает петлю на Лидину шею. «Не души меня с такой силой, я не убегу. Я знаю, что вся моя решимость, вспыхнув, сгорела в объятьях Еника, и теперь я буду слушать тебя до конца своих дней. И сейчас это уже кажется мне не таким ужасным, как прежде».
Освещенная бледным светом уличного фонаря женская фигура в светлом пеньюаре торчит, как обычно, в окне над лавкой Гаразима. Еник ведет Лиду под руку и чувствует, как шаги его меняются, они уже более не легки, он весь сжался, как человек, готовящийся отражать нападение, и до боли стискивает Лидин локоть, да и женщина в окне ведет себя иначе, чем обычно, — она сдвинулась с места, распахнула окно и, когда эти двое достигли тротуара, нависла над ними.