Собственно, здесь надобно бы снова поставить одно из тех неизбывных «почему», которые являются вехами на нашем пути, «почему» элементарное, одноклеточное, где даже обнаруженное ядро не дает окончательного ответа, «почему», множащееся делением, будто протисты, дабы, разрастаясь, возвести свод нашей жизни. Отчего учитель Зимак выбрал именно меня? Из сорока пар глаз мои глядели на него с самой страстной мольбой, он это знал, из сорока сердец мое, растревоженное более других, доверилось только ему, и он тоже знал это.
Собственно, то была всего-навсего невинная шутка, в сущности, чисто педагогического свойства. Речь зашла о необходимости удерживать традиции, особенно если иметь в виду, что во многих наших семьях традиции эти, как правило, не берегут, а возможно, даже и не ведают о них. Учитель Зимак не ошибся: наша семья была именно такова. Народные обычаи забываются, но нам надо о них помнить и беречь. В этом состоит долг учителя, так же как долг матери — посылать ребятишек в школу умытыми, причесанными и с подстриженными ногтями. Научим птенцов смеяться, они станут лучше. Смех сближает людей.
Первое апреля. Учитель Зимак входит в класс, мы встаем и дружно выкрикиваем обычное приветствие. Он идет по ступенькам, и мы видим — он прихрамывает. Мы переглядываемся, взгляды наши полны сочувствия. Что такое с ним? Я трепещу от страха и сострадания. Учитель садится за стол так, чтобы мы все хорошо его видели, и трет себе колено. При этом морщится, как от боли.
— Ревматизм, друзья, — произносит он наконец со вздохом. — Вы не поверите, какая это мука.
Невероятно, такой великан, а тоже мучается. Что бы только я ни сделал, только бы помочь ему и облегчить его страдания.
— Нужна бы мазь, — продолжает учитель. — Кто из вас сбегает за лекарством, а?
Лес рук взлетает вверх, один лишь Франтик Мунзар сидит рядом со мной, будто не слышит. Учитель окидывает взглядом класс и останавливает его на мне. Сердце мое готово выскочить из груди. Я сбегаю, я!
— Пожалуй, ты, Карличек.
— Не ходи, — шепчет мне Франтик.
Да отчего же, что это взбрело ему в голову? Я устремляюсь к доске и вот уже стою перед учителем, трепеща от усердия и тревожась. Чего же он от меня потребует?
У меня такое чувство, будто учитель растерялся и раздумывает. Но не перестает поглаживать себе колено.
— Ну, Карличек, — произносит он наконец, словно решившись. Лицо у него серьезное, только в глазах поигрывает усмешка, однако я убежден — это лишь для того, чтобы придать мне храбрости. — Твой папенька торговец, не так ли? В таком случае никому лучше тебя не исполнить моей просьбы. Пойдешь в лавку к Лоуму, здесь на углу. Знаешь?