Мгла редеет и рассеивается, сад опять выплывает из нее, и лицо нынешнего дня склоняется над Квисом, мягкое, приветливое, сияющее. Пряжа света и теней просачивается сквозь кроны деревьев, и узорчатая ткань расстилается по траве. Чарующий мир, но такой чужой и такой нереальный для существа, которое не научилось черпать ни радостей, ни печалей из своего сердца. Однако достаточно Квису взглянуть на Нейтека, который стоит на стремянке, торчащей среди ветвей яблони, и протягивает руку к ее плодам, как он начинает ощущать, сколь горяч этот слишком прохладный сентябрьский полдень. Ведь этот человек не просто обрывает яблоки. Каждый раз, когда прохладный овальный плод оказывается в его ладони, ее пронзает раскаленными остриями воспоминаний о прохладе и форме иного плода, к которому он потянулся однажды лунной ночью. В этом движении руки, хватающей желтые в красных прожилках яблоки, есть нечто, что привлекает внимание Квиса. Квис следит, как рука шарит между ветвями и листвой, как, достигнув плода, не обрывает его резким отторгающим движением, а обхватывает, оглаживает, прильнув, и лишь тогда освобожденный плод опускается в чашу, сотворенную из его пальцев и ладони. Это не пробуждает в нем никаких воспоминаний, лишь напряжение, и оно все возрастает. Квис так мало разбирается в садоводстве, что не понимает, насколько правильно обрывает Нейтек плоды и что страстное поклонение желанной форме совпадает с единственно правильными движениями заставить черенок оторваться от ветви, с которой его уже ничто не связывает. Однако хорьки Квисовых глаз, еще одурманенные мглой, в которой только что блуждали, взяли новый след и пошли по этому следу.
Шаг за шагом он становится все знакомей. Однажды они уже бежали по этому следу, но оставили его раньше, чем нужно, отвлеченные чем-то другим. Постойте: это так же, как и сегодня, было б саду, только золото солнца было ярче, а чернота теней гуще, тот человек замер на месте, и взгляд его медленно скользил, привлеченный каким-то определенным предметом. Все казалось простым уже тогда, но какой-то грубый окрик, будто брошенный камень, разбил зеркало, в котором начала было вырисовываться картина. Нейтек наклоняется и протягивает Божке корзину, полную яблок, и забирает у нее пустую. Девушка направляется к домику, где в кладовке укладывает яблоки на доски, устланные сеном, но Нейтек не продолжает работу, он стоит на лестнице, опершись спиной о ствол дерева, и смотрит ей вслед неподвижными стеклянными глазами, которые видят только ее одну.
Тихий смех поднимается в Квисе где-то глубоко, будто кто-то безудержно смеется и пытается задушить свой смех, прячась под пуховиком, но, более не в силах терпеть, сбрасывает пуховик, и хохот его разносится по всему свету. «Не могу, нет, не могу сделать то единственное, чего я сделать не могу. Ведь она меня любит, и я сам люблю себя ее любовью. Не могу, это единственное, чего я не могу сделать. Я разбил бы себя в ее сердце и уже более никогда и нигде себя не нашел. Но если б я отважился на такое, моя жизнь была бы долгой и богатой, как никогда».