Еник краснеет, а девушка сама пугается своих слов. Ей хотелось бы стереть их, чтоб не осталось и следа, она понимает, с каким нетерпением Еник ждал ее, а теперь, дождавшись и лишь намеком дав ей понять, как измучился, как истосковался по ней, получает от нее такое. А это, быть может, последний их разговор, они в последний раз смотрят друг другу в глаза, и когда Еник станет выискивать в своей памяти эту минуту, он извлечет лишь горечь…
— Не обращай внимания, Еничек, — произносит она так мягко, что по спине у него пробегает холодная дрожь, губы мучительно сжимаются, и он делает судорожный глоток. «Так и только так я играла бы, если б мне досталась похожая роль. Это следует запомнить, — думает девушка и вдруг ужасается: — Боже мой, да ведь я действительно играла, но намерения мои были самыми добрыми, ведь я не смогла бы произнести эти слова иначе, ведь я говорила правду». И она продолжает наблюдать за собой со стороны, как точно подходит интонация к каждому слову, что скользит из ее уст в сцене, которую она играет сейчас на вечную память для себя и своего возлюбленного.
— Если кто попадет в крушение, не удивительно, что после он мелет невесть что. Ты же знаешь: мне во всей Бытни никто, кроме тебя, не нужен.
— Лида, я сделаю все, что ты захочешь, — с горячностью восклицает Еник. — Пренебрегу всем и всеми. Уедем отсюда, если хочешь. Не бойся, я тебя прокормлю. Но долгого ожидания я не вынесу.
Подожди, девочка, сейчас не время реветь. Ведь и это можно сыграть — «героиня подавляет в себе слезы и ведет себя так, будто только что получила в подарок шляпку, о которой давно мечтала». Тем не менее голосок у героини подозрительно дрожит, когда она произносит:
— Еник, тебе не нужно ждать, ты только не забывай меня, мне довольно и этого.
Пока удивленный Еник пытается понять, что, собственно, означает столь неожиданное заявление, за его спиной возникает фигура, удивительно похожая на собственную тень, белеет лишь лицо. Лида знает, что тень эта не может тронуть ее, но представляет себе, как наглухо накроет она Еника, когда ее здесь не будет, и ей становится жутко.
— Твоя маменька, Еник, — произносит она. И, проглотив последний комок горечи при виде того, как молодой человек испуганно оглядывается, Лида проскальзывает в двери аптеки.
Захлопнувшись, аптечные двери издают глубокий вздох, как человек, с трудом пришедший в себя от неожиданности. Еник и Эмануэль Квис, услыхав этот звук, одновременно оборачиваются. Взгляды их сталкиваются, у Еника еще смятенный и пристыженный, у Квиса уже вскипающий водоворотом любопытства и жаждой новых жертв. Эти глаза насмешливо и неумолимо спрашивают Еника: «А что ты сделаешь теперь?» — Квис принюхивается к нему, словно чутье легавой, распаленной запахом свежего следа, толкает его, принуждая к чему-то. Но все сейчас сосредоточилось для Еника в одном: этот старикашка подслушал их разговор с Лидой и был свидетелем его слабости и испуга перед матерью. Еник бледнеет и совершает то, чего от себя не ожидал, более того, этого не ожидал от него и сам Эмануэль Квис, жаждавший добиться от Еника чего-то определенного. Сжав кулаки, Еник устремляется к Квису и спрашивает: