Запах айвы становится все тяжелей и слаще, словно кто-то открыл бутыль с эфирным маслом, запах айвы почти вытеснил первоначальный аромат, он царит здесь, тягостный и неподвижный, подобный духоте на улицах, над крышами, над всем обширным краем.
В этом половодье зноя, затопляющего округу новыми и новыми волнами, хотя солнце начинает сползать со склона дня, каменный мохновский дом является островком отрадной прохлады. Супруги Нольчовы, однако, обедают не в просторной столовой нижнего этажа; в последнее время пани Катержина предпочитает широкую галерею в западном крыле дома, где висят портреты ее предков. С той поры, как пани Катержина отказалась выходить из дому, она проводит здесь целые дни. Зеленые жалюзи спущены и отражают атаки солнца, из-под них на галерею втекает слабый запах листьев и трав, размолотый жерновами зноя.
Вопреки духоте, от которой загустел воздух даже в тщательно затененной галерее, бургомистр отобедал с отменным аппетитом. Сейчас он стыдится этого, заметив, что жена его отказалась от всех блюд и удовлетворилась лишь малостью фруктового салата. Нольч размягчен сытостью, мозг его туманят облачка дремоты, он охотно разрешил бы им сгуститься и вздремнул бы между черным кофе и сигаретой. И вместе с тем в нем гнездится необъяснимая тревога, принуждающая его все время быть начеку. Он боится ослабить свою бдительность, хотя не в состоянии точно объяснить, от чего именно хочет уберечь свою жену.
Пани Катержина курит вторую из своих трех ежедневных сигарет и с улыбкой наблюдает борьбу мужа с дремотой.
— К чему так сопротивляться, Рудо, — молвит она. — Ступай приляг.
Бургомистр, веки которого неудержимо смыкались, а мысли путались, превращаясь в сновидения, резко дернувшись, выпрямляется.
— Прошу прощения, но я, кажется, уподобляюсь своим предкам. Возвращаюсь к ним. Еще немного, и я уснул бы над тарелкой, как мужик.
— Нет нужды возвращаться к ним. Ведь они нас и без того никогда не оставляют. Они с нами, они в нас и домогаются своих прав так же, как мы домогаемся права жить по-своему. И вообще кто из нас может с уверенностью сказать, в какой мере мы что-нибудь решаем или делаем по-своему и в какой — по их воле.
Голос пани Нольчовой спокоен и мелодичен, как обычно, он лишь звучит слабее и отдаленнее, и ее мужу кажется, будто она говорит с ним с другого конца галереи. Сонливости после первых же ее слов как не бывало, и все страхи сразу взвились стаей вспугнутых птиц.
— Катя, — говорит он мягко, — я не люблю, когда ты говоришь такое.
Пани Катержина глядит сквозь серое облако дыма, плывущее от его сигареты в окно, и он замечает, что взгляд ее так же далек от него, как далек ее голос. Далекий и чужой. И в сердце Нольча начинает пульсировать боль, словно в больном пальце.