В данный момент я слишком невнимательный зритель для этого спектакля, хотя изредка и сам становлюсь увлеченным актером. Что можно извлечь для осуществления моих планов из того обстоятельства, что дядя вышел в столь неурочное время? Ибо — это вполне естественно — дядины привычки и нужды определены с железной точностью. В пустой голове моей жужжат лишь голоса продавцов и покупателей, я не могу заставить их замолчать, ни одна порядочная мысль не идет на ум, чтобы заглушить их; вон, проклятая банда, вы мешаете мне думать. Господи боже, какое отчаянье — иметь в руках такое оружие и не смочь им воспользоваться! Наверняка обсчитаюсь, если кто-нибудь придет платить. Решение обрушивается на меня в тот момент, когда дядя открывает дверь. Никто из покупателей еще ничего не выбрал. Я быстро вынимаю из кармана письмо, сую на прежнее место, наклоняю к дяде лицо, достаточно розовое от волнения, чтобы внушить ему неотложную настоятельность просьбы, которую я, смущаясь, шепчу ему на ухо. Дядя важно кивает головой, и, меж тем как я, схватив ключ, выскакиваю из магазина со скоростью человека, чью судьбу решат ближайшие мгновения, он вступает в кабину кассы с достоинством, свидетельствующим о значении услуги, которую он мне оказал.
Все завертелось так быстро, как если бы смерч ворвался в узкую улочку. Я ополоснул лицо у колонки на дворе, так что вернулся в лавку бледный, с холодными пальцами, словно избавившись от тяжкого желудочного расстройства. В торговом зале последний из покупателей все пытался превозмочь свою нерешительность, а слуга, вооружившись палкой со спиртовым фитильком, будто уличный фонарщик, зажигал газовые рожки. Тетя уже сидела в кассе со странным выражением не то растерянности, не то опаски и не удостоила меня даже взглядом. Между тем приказчик заворачивал последнему клиенту покупку, и я прокрался к своему месту за столом. Главный снова шлепал губами, склонившись над книгой расходов, и поглядывал на свою сестру во Христе, но так и не дождался ответного взгляда. Теперь, на рубеже сумерек и тьмы, наставал миг, когда в магазине снова станет пусто, до той поры, пока огни витрин не запылают так ярко, чтобы привлечь новых покупателей.
— Карел!
Это тетя зовет меня и улыбается, как некогда прежде, когда она держала надо мной охранную руку и осыпала своими милостями.
— Карличек, — тетя ласкает меня голосом и вымаливает прощение взглядом, пытаясь в то же время быть настолько храброй и беспечной, что ее становится просто жалко. — Карличек, когда ты сидел тут, тебе не попадалось письмо в голубом конверте?