Органист опрокинул рюмку и снова подставил ее лакею, чье неподвижное лицо в эту минуту окаменело, кажется, еще более.
— Очень застенчива, — продолжает Здейса рассказ о своей доченьке. — Такая уж уродилась. И здесь ей совсем не место, как и ее папаше, а ей — хоть бы хны. Решила, будто должна собственными глазами убедиться, почему Кленку тянет сюда. Вы только посмотрите. Страдает ведь. Взвыть бы, да как тут поможешь? Получила, что хотела. Да и вообще, в силах ли старость помочь молодости? Молодостью нужно переболеть, молодому сердцу — облиться кровью, это для него как роса.
Я решаюсь задать ему вопрос.
— По-вашему, она влюблена в Кленку?
В груди у Здейсы снова распищались несмазанные петли смеха.
— Влюблена! Да ради него она готова красть, убивать, просить милостыню, лизать пыль на его башмаках. Страшная, ужасная у нас кровь, в породе нашей, здейсовской. Не знаем удержу ни в любви, ни в ненависти. Боюсь, как бы она нынче чего не выкинула. Я сразу понял, когда сдавал Кленке комнату, что добром это не кончится. Но она словно обезумела, а я не могу ей ни в чем перечить.
На Кампу, в окруженный садом дом Здейсы, Кленка переселился вскоре после своего возвращения из-за границы, переселился лишь на время, пока не подыщет новую квартиру, да так там и застрял. Божена даже слышать не хотела, что он съедет от них. Она сама, чтобы не мешать Кленке работать, перебралась к бабке, Здейсовой матушке, которая жила в доме над Чертовкой, там и упражнялась в игре на фортепьяно. Где еще в Праге Кленка нашел бы более спокойное место? В нем одержал верх эгоизм творца, который дело своей жизни ставит превыше всего остального.
Кроме трех часов в день, когда к Здейсе приходили его ученики, все остальное время принадлежало ему, и никто никогда против этого не возражал, даже если ему взбредало в голову заниматься ночью.
Все это Здейса рассказывал мне сиплым шепотом, стараясь приглушить свой пронзительный голос, не переставая прихлебывать коньяк и протягивать опустошенную рюмку, чтоб ее вновь наполнили.
— Я это понимаю, — почти угрюмо продолжал он, — никто лучше меня не знает, как важно для работы определенное, отведенное только ему место. Уверен, он охотно предложил бы нам съехать оттуда, лишь бы остаться одному. Но дом он купить не может, он не наш, принадлежит крестоносцам, а те свое имущество не продают. Да и я не осмелюсь сказать, чтобы он перебирался, даже мысленно представить себе не могу, что станется с Боженой. Вот так мы друг друга и мучаем. Когда он к нам переселился, то был потрясен и растроган страстной преданностью, которую Божена к нему проявляла. Может, даже и думал какое-то время, что любит ее. Даже песню ей посвятил. Но я с самого начала знал, что Божена — ему не пара, что никогда он не полюбит ее надолго и по-настоящему. Я говорил ей об этом и до сих пор твержу постоянно, да она мне не верит. А в Кленке я все-таки не ошибся.