— В своем виде, как сам ты понимаешь, опасно было сюда прийти. Увидеть могут, ему донесут, и все дело пропало. Вот и одел личину, вырядился.
— Ловко! — тоном искреннего восхищения вырвалось у Бесчастнова.
— Отчего же вы не жалуетесь на дикости и безобразия Ехменьева?
— Кому, ваше прев…
— Зови меня, Егор Тимофеич, просто Иваном Дмитриевичем, — хлопнул Путилин симпатичного хуторянина по плечу. — Длинно больно «превосходительство» выговаривать.
— Помилуйте-с, как можно-с…
— Прошу тебя. Слышишь? Так почему, говорю, не жаловались? Ты вот спрашиваешь: кому? Да начальству ближайшему.
— Эх, барин хороший.
Махнул рукой Бесчастный, досадливо, насмешливо.
— Начальству… Да что толку из этого выйдет, коли само начальство наше дружит с ним? Вместе в карты режутся, вместе попойки устраивают. Коли жалиться, одно только выйдет: и барин шкуру спустит, да и господа в кокардах в морду залезут.
— Не знаешь ты, Егор Тимофеич, за что он на жену свою так взъелся?
— Слышал… Бают, будто приревновал ее к брату управляющего. А только грех это. Не такая Евдокия Николаевна. Ангел, одно слово, святая барыня.
Путилин посмотрел на часы и встал.
— Что же, пойдем, Егор Тимофеич.
— Куда, барин хороший?
— Да туда, к барскому дому. Ты дорогу лучше знаешь. Проведи меня.
— А для чего-то?
— Хочу, голубчик, поближе все рассмотреть.
Они вышли.
Ночь была на редкость темная. Словно черным саваном окутала она ехменьевское имение. Идти пришлось недолго.
Скоро в ночной тьме засверкали огоньки помещичьего дома. И вдруг, один за другим, пронеслись в тишине ночи страшные, отчаянные крики.
Как вкопанные, остановились хуторянин и Путилин.
— Свят, свят, свят! Господи Иисусе! Слышите, барин?
Бесчастный в испуге даже схватил Путилина за руку.
— Слышу, голубчик. Это его, верно, работа?
— Его, проклятого… На ночной потехе забавляется.
— Изверг! Чудовище! О, с каким удовольствием я поймаю тебя! Идем!
— Ой, страшно, барин! — трясся Бесчастный.
Крики то затихали, то возобновлялись с прежней силой.
— Ой-ой-ой! Ой-ой-ой!
Казалось, кричит человек, у которого вырывают все внутренности.
— Голос женский… Где происходят его «забавы», Егор Тимофеич?
— На половине его. Бают, в зале большом, со столовой рядом.
— Куда выходят окна этих комнат?
— В сад прямо, барин.
Они стояли около дома.
Послышалось грозное рычание собак.
— Вот это скверно! Собаки нам не на руку. Во-первых, разорвать могут, а во-вторых, переполох вызовут.
— Не беспокойтесь, барин хороший. Они, почитай, все меня знают, потому частенько приходится у Ирода бывать. И Бесчастный тихо свистнул:
— Жучка! Барбос! Ралька!