Как-то Вы там в Тарусе, Михаил Михайлович? Верно, в работе по возможности. И эти ранние сумерки, и все же одиночество… А я даже и проститься не могла с Владимиром Саввичем… Так выходит, что когда мы начинаем отчитываться перед собой, нет у нас спутников, а вот в молодости, в безотчетности, рядом с нами излишек людской. Ну, Господь с Вами. Ваш друг Софья Федорченко».
23 ноября. «Москва. Дорогой моя дядя Миша! Мне хочется попытаться ответить на Ваше письмо, но писать очень трудно. Вы правы. Нет собранности и нет ясности в самой себе… Попытаюсь по плану Вашего письма… В тревоги мирового масштаба я не верю, а если бы они и оказались возможными, то Таруса в этом плане не может пригодиться. Она станет нашей обузой в этом случае.
Будем говорить в плане сегодняшнего дня. Сейчас же ясно, что Ваша отдаленность и оторванность от нас особенно тяжелы и трудны. Нужно быть вместе. Это главное. Как это сделать — пока не знаю. Нужно превратить "Тарусу" хотя бы в "Алабино". Это дало бы возможность постоянного общения с Вами, а в случае необходимости — быть вместе в любое время… Вопрос прописки Вас самый серьезный вопрос в этом деле, и с него, конечно, надо начинать, давайте подумаем.
Десять дней уже работаю. За четыре года я достаточно отстала от отечественных порядков, и пока мне трудно и довольно скучно. Однако не теряю надежды, что будет интересно.
Очень огорчена Вашим проектом отпуска в Ленинграде. Мне очень хочется попросить Вас побыть это время с мамою. Ей очень тяжело, и мне страшно за нее. Мы ждем Вас, дядя Миша! Очень ждем, а каникулы мама с Марианною будут у Вас. Мамочке нельзя сейчас быть одной, нельзя.
Целую Вас. Ваша Ирина».
Начиная с 1936 года, года моего возвращения из ссылки, мы с братом Лукою состояли в ссоре и не общались. По существу, и ссоры никакой не было, а вот перестали встречаться, и только. Сознавать и вспоминать об этом было тяжело. Причины раздора давно отошли в прошлое. И я в марте т. г. написал Луке и просил его забыть и простить, что было неприятного между нами.
«Дорогой брат Миша, — написал мне Лука тут же, — человечество забыло заповеди Христа. Мы с тобою, родные по крови братья, тоже нарушили их и уподобились гоголевским Ивану Ивановичу и Ивану Никифоровичу, и на сердце у нас гноилась рана, которая, несмотря на всемогущее время, давала о себе знать кровотечением и не зарубцевалась. Своим письмом ко мне ты исцелил ее. И хорошо сделал. Это даст нам обоюдный душевный покой, необходимый нам в наши годы. Прости и меня в моих прегрешениях, и не будем никогда вспоминать об этом кошмаре и поставим над всем этим точку.