— О чем задумались? — спросил врач.
— О том, чтобы скорее поправиться и выйти отсюда. О чем же еще, доктор! Вы понимаете меня?
— Вот это-то как раз мне и нужно знать, чтобы вас' понять. Ну, а еще о чем?
Словно какой-то луч пронесся в сознании Петра, словно вспышка молнии озарила уснувшую было память. Он внезапно вспомнил Глорию и дочерей Аню, Иринку и Леночку.
— Так, так! Что вы вспомнили?
— Москва слезам не верит! Но, если честно, — жену и дочурок.
— Благородно, однако слезами горю не поможешь, — неожиданно для себя произнес Виталий Порфирьевич, что говорить не должен был, и понял, что проникается чувством симпатии к этому «больному», который был вполне здоров. Доктор не впервые встречался с офицером из службы генерала Ивашутина. Он отметил, что этот «больной» сумел мгновенно взять себя в руки.
— Ну а еще какие мысли вас занимают?
— Да так, чертовщина какая-то! Почему у подавляющего большинства красивых женщин быстрее всего стареет лицо и уже потом душа, как правило давно искалеченная?
— Почему вы мне это говорите?
— Чтобы не сказать чего-либо иного.
— Я так и подумал.
— Но что же я еще могу вам сказать? Меня хорошо воспитали! Перед каждым уколом я отключаю сознание. Поэтому вряд ли что из меня выдавят…
— Не зарекайтесь! Но я вас поздравляю! Однако, голубчик, не забывайте, что мы с вами — люди военные! И я не имею права ослушаться приказа. Но я назначу вам лечащим врачом знающего, хотя и молодого майора. Он симпатичный человек.
Вот эта встреча с потомственным психиатром Виталием Порфирьевичем, возможно, и спасла Серко не только от бессмысленных мучений, но и от дальнейшей искалеченной жизни.
Приказ начальства есть приказ, но у порядочного врача есть еще и клятва Гиппократа.
Молодой, знающий психиатр, за кем был закреплен «больной» Серко П.Т., оказался майором медслужбы из-под Барнаула, который тайно писал стихи, был влюблен в Сергея Есенина и в свободное время взахлеб читал детективы. Сколько бы Серко мог порассказать майору похлеще любого детектива. Правда, память от постоянных уколов стала сдавать. Но выдавались счастливые часы, особенно когда дежурство нес майор, в которые память Петра была чистой, и тогда они подолгу беседовали-. И вот, по прошествии двух месяцев, Серко стал замечать, что бывали уже целые дни, когда он вовсе не ощущал воздействия прописанных ему препаратов. Во время одного из обходов Серко заговорил об этом с майором, но тот приложил палец к губам и сказал: «После завтрака вам не мешало бы выйти на свежий воздух, погулять немного в парке. Осень нынче нас балует». В парке, где некоторые больные гуляли рядом с санитарами, майор в белом халате подошел к Серко.