– Кончилась, да, – ответил Опалин на вопрос Варвары Дмитриевны. – Может быть, вам принести воды?
– Если вас не затруднит, голубчик…
Он сходил на общую кухню, налил из чайника остывшей воды и, бесшумно ступая, вернулся обратно.
Варвара Дмитриевна занимала одну из трех комнат на втором этаже домика, построенного в начале века. Он не мог похвастаться внешней красотой или дивными видами из окон, но был удобно расположен и, кроме того, исправно снабжался электрической энергией.
В свете ночника лицо старой дамы казалось усталым и каким-то потерянным. Углы губ оттянулись книзу, седые волосы выглядывали из-под старомодного чепца.
– Теперь мне лучше, – объявила Варвара Дмитриевна, отпив несколько глотков. – Ох уж эта гроза… Пиль! Иди сюда, негодник…
– Мяяя! – хрипло ответил Пиль и никуда не пошел.
Он держался в углу возле двери, сверкая глазами на людей.
Опалин вернулся к себе за ширму и лег в постель.
На мгновение ему показалось, что мимо окна пролетела какая-то крупная пестрая птица, но она скрылась в ночи, и он тотчас же забыл о ней и закрыл глаза.
Птицей, о которой идет речь, был попугай Матвея Семеновича.
Накануне днем питомец Кауфмана непостижимым образом выбрался из клетки, а затем упорхнул из номера.
Вернувшись к себе с очередной пачкой срочных телеграмм, на которые надо было немедленно дать ответ, уполномоченный сразу же заметил, что птицы нет на месте, и заметался. Он заходил к соседям, опрашивал постояльцев, устроил разнос администратору, но все было тщетно. Попугай, которого он обожал, исчез.
Все смешалось в голове бедного Матвея Семеновича.
Он забыл о телеграммах, забыл о делах кинофабрики, забыл обо всем на свете. Схватив кулек с лакомствами, которые он заготовил для своего питомца, Матвей Семенович поспешил наружу. Он обошел набережную и прилегающие улицы, не забывая спрашивать прохожих, видели ли они пестрого попугая.
Но они видели кого угодно, включая зеленых чертей, только не того, кто был нужен Кауфману.
Сбив ноги и запыхавшись, он сообразил, что попугай мог удрать в Никитский ботанический сад, и воспрянул духом.
Сторговавшись с извозчиком, Матвей Семенович полетел к саду.
Как известно всем на свете (а кому неизвестно, пусть тот пеняет на себя), расположенный недалеко от Ялты Никитский сад огромен, великолепен и на диво разнообразен в том, что касается растений.
Однако ни гигантская вавилонская ива, ни магнолии, ни многочисленные пальмы, ни земляничные деревья, ни ливанские кедры не радовали сердце уполномоченного.
Он бегал по дорожкам, громко взывая: «Моя прелесть! Прелесть моя, где же ты?», и решительно все встречные гражданки, барышни и даже особы весьма преклонных лет почему-то оборачивались на него, даже если совсем не подходили под понятие прелести.