– Ах, какие вы вещи рассказываете, – вздохнул парикмахер Фрезе, качая головой, – как бы не вышло чего, – прибавил он вполголоса.
Это был немолодой, сутулый, похожий на стертую монету человек, и никто, глядя на него теперь, не поверил бы, что в молодости он был заводилой, душой компании и первым весельчаком.
Однажды жизнь крепко взялась за него, она била его и била до тех пор, пока не выколотила вчистую веселье, и молодость, и задор, и все, на что он был способен теперь – ежиться, вздыхать и нервно озираться, если кто-то в его присутствии произносил что-нибудь этакое.
– А у тебя бывали вещие сны? – спросил реквизитор у присутствующего при разговоре Опалина.
Тот прихлопнул комара, который сел на шею с намерением поживиться кровью лжерепортера, и с отвращением ответил:
– Не-а.
– А мне снился сон, – объявил Щелкунов. – Перед землетрясением. Я увидел, как мебель пляшет. А на другой день было три сильных толчка, и гул в городе слышали, как от броневика.
– Какой, к чертям, броневик – грохот был гораздо сильнее, – вмешалась Валя Дружиловская, вынимая изо рта папиросу. – У меня дома часы с маятником остановились и трещины по штукатурке пошли.
– Книги падали из шкафов, – кивнул Фрезе, вспоминая.
– В Севастополе каменный крест с церкви упал, – добавил всезнающий Пирожков. – На Морской улице…
– А море-то, море какое было? – вскинулся реквизитор. – Штиль, и вдруг налетел вихрь… Рыбаки рассказывали, что видели зыбь, и вода словно кипела…
Маленький подвижный Щелкунов вертелся на месте, блестел черными глазами, улыбался Вале, перечислял подробности, и Опалин приуныл.
Чего только он не наслышался за последние дни – окружающие, не стесняясь его присутствием, обсуждали жену режиссера, невесту Еремина, наряды Гриневской, гонорары известных коллег, занятых на других проектах, или, как сейчас, землетрясение, но имя Саши Деревянко всплывало в разговорах крайне редко.
Опалин вспомнил, как вытаскивал из петли Сашину мать, и потемнел лицом. Никто из съемочной группы не пришел на похороны помощника оператора, ни один человек.
Ни один.
Может быть, поэтому Иван никому из них не доверял и постоянно держался начеку. Он не замечал ничего подозрительного, но что-то, что таилось в самой глубине его, – инстинкт, обострившийся от работы, подчас сравнимой с хождением по острию, упорно нашептывал, что он на верном пути – и все же что-то упускает.
Иногда ему все казалось подозрительным – и всезнайство Пирожкова, и унылый вид Фрезе, и вертлявость Щелкунова, и ухватки Вали, которая дымила, как паровоз, коротко стригла волосы, вела себя по-мальчишески дерзко и не чуралась грубых выражений.