С тихим восторгом она поддалась Пашкиной руке, уведшей ее с дороги в глубь степи, покрытой мягкой, чистой травой…
В субботний вечер Пашка явился к ней в Чернухино. Не очень-то много зная ласковых слов, она и ему повторяла те же, что и Трофиму:
— Кровинушка моя ненаглядная, соколик мой ясный…
Пашку она сразу раскусила — ненадежен. Чистун — это хорошо, но говорлив и хитер. Она перед ним не очень откровенничала, подозревая, что любовь их скоро кончится. Все больше слушала, как Пашка придумывал о жизни, о любви, о счастье.
— Счастье, — говорил он, лениво примостив голову на ее плече, — появилось от неудачников. Они первые его придумали. Тоскует, мается и утешает себя, что вот когда-то будет лучше, как у других людей. Лучше как у людей, а не у себя самого. Вот это, придуманное лучшее, и есть счастье. А любовь — богом данная. Ее завсегда надо брать побольше, иначе раньше времени усохнешь.
— Ты и стараешься ее брать побольше, — говорила Надежда, понимая, что Пашка рассказывает о себе.
— Тут стараний одних мало. Нужна удача. Кто какой родился. Есть совсем негожие для этого дела люди.
— А я тебе какая?
— Ты ведь ни на кого не похожая.
— Не баба я, что ли?
— Ты вот не просишь — сама берешь.
— Счастье свое сама беру, не дожидаясь, пока оно явится и сробеет в сенях.
Это все правильно, — сказал Пашка, — что берут, а что и теряют… Тут надо точно знать, берешь ли. А потом еще и держать надо. Как удержать и не потерять? Иная баба думает, что только кошелек она может потерять, а мужик у нее крепко припутан, никуда не денется. Проходит время — кошелек при себе, а мужика и след простыл…
— Чего ж, мужик-то ценнее кошелька?
— Счастье часто с ним вместе приходит… Пожди-пожди, скажешь: подумаешь, велико счастье — мужик! Точно, бывает и невелико, а вовсе даже мелко. Но его очень часто не хватает, чтоб даже день веселее начался.
— Любишь ты свою породу.
— Я про любовь говорю. Может, и нет ее. Может, придумали, как, бают, придумали святую троицу. Но богу-отцу, богу-сыну, богу-духу святому молятся. Находят в том облегчение, радость и успокоение души. Так и в любви находят радости, коих ищут.
— Сама она по себе существует?
— Это никому не известно…
Туманно говорил Пашка, хитро. Но из его слов Надежда все же поняла, что любовь вольна и живет сама по себе, как береза в дубовом лесу или мальва в зарослях татарника. Об этом она больше думала, чем о Пашке, предполагая, что где-то есть другая жизнь, не похожая на все известное ей.
— Откуда ты все это знаешь? — сердито спросила Надежда.
Пашка ушел от нее легко. Натянув френч, проутюженный накануне Надеждой, смахнул с него две белые нитки, приставшие от подстилки, пригладил сбившийся чубчик и сказал: