— Думаю я, — нарушил молчание Пшеничный, — по одному нам трэба б добыраться до станции.
— Давно я так решил.
— Тоби чи мэни первому?
— Значения не имеет.
— Тоди мэни положено.
— Чего это?
— Ты командир, тоби по уставу нэ положено.
Сутулов недоверчиво покосился на Пшеничного: опять с дурными намеками. Тот, не ожидая согласия, подстегнул коня и пошел на рысях к станции.
Издали — все в порядке: застекленные окна поблескивали белыми зайчиками, от столба под крышу вливались провода, плотно, как возле обжитых домов с теплыми стенками, бугрились наметы. Только нетронутая снежная целина вокруг говорила, что после недавнего снегопада и пурги здесь никто не появлялся.
Все же из осторожности Пшеничный подъехал к входу в здание станции со стороны глухой торцовой стены, где не было окон. На Сутолова не оглядывался — пусть повременит.
Подскакав к дому, он остановил коня и прислушался. Никого.
Подождал еще с минуту и только потом спешился и пошел за угол станции.
Здесь тоже не видно никаких следов — перрон пуст.
О недавнем пребывании Черенкова свидетельствовала сорванная с навесов дверь. Вынув наган, Пшеничный переступил порог и вскочил в комнату, где висел обычный станционный телефон, стоял на прочном дубовом столе поломанный телеграфный аппарат и валялись два опрокинутых стула.
После осмотра Пшеничный позвал нетерпеливо гарцующего на коне Сутолова.
— Був гисть, та й поихав, — сказал он, усаживаясь возле давно застывшей буржуйки. — Огонька б сюда чи шо…
— Обожди, не торопись, — остановил его Сутолов, внимательно оглядывая все, что было на столе.
— Ворюга — побыв, поламав — и айда додому.
— Ворюга, ворюга, — соглашался Сутолов, разворачивая спутанные телеграфные ленты. — Не пойму, старые или новые, его…
— Николы було ему тут задэржуваться.
— То-то и оно, что некогда. Значит, не больно храбро держался… Вот та, которую он отправил на Громки! — Сутолов распрямил ленту. — Не врал Пашка насчет занятия Лесной Черенковым…
— А ты всэ не вирыв?
Сутолов сердито шаркнул сапогом:
— Я, дорогой товарищ Пшеничный, обязан верить всем честным гражданам нашего поселка. Пашке, сволочи, пускай бабы на слово верят, я ему так не поверю!
— А Вишняков, бач, вирыть…
— Вишняков забил себе голову шахтной работой.
А ты хиба против работы?
— Если время для работы остается, чего ж, давай. Тут иная история получается. Как говорится, костер сооруди, а потом уже кашу вари.
— Нэ вси кашоварамы родяться…
Пшеничный насмешливо взглянул на Сутолова, заросшего недельной давности щетиной: за своими тревогами не находит времени, чтоб и бороду соскрести. Какой-то чрезмерно мрачной получается эта тревога, со злой подозрительностью и своими дурными догадками.