— Нэ пойму я чогось… На кого сэрдышся?
— На дурь всякую!
— А ты на всяку дурь не лютуй, — сухо заметил Пшеничный.
Он сочувствовал Сутолову — беда его нелегкая. Понимал, что он не в себе. В намеках и недосказах было что-то от разногласий с Вишняковым.
Отправляясь на связь с донбасскими большевистскими организациями, Пшеничный знал, как трудно приходилось там, где начинались партийные раздоры в Советах.
— Лиликов намедни мне сказал: капиталист разве был дурак? Не дурак был и Иуда, да Христа продал.
— Ты про шо? — со сдержанной осторожностью спросил Пшеничный.
— По моему разумению — всех надо помелом! Оставишь из жалости одну мышиную нору — из нее живо мышата расползутся по всем закутам… Расплод вредной мысли для нас опасен. Про это надо думать.
— Що ж ты, шаблюками всих — на капусту?
— Один раз руки помараешь, зато потом в спокое будет находиться власть. Будет тоже прорублена дорога к другим странам.
— На гострых шаблюках думаешь носыть правду? А на гострому хоть хто довго нэ всыдыть.
— Мне это понятно не хуже твоего! Перед лицом войны надо быть осмотрительнее!
— Знаем.
— Девка мчится на гулянку, хоть мать и боится, что ей пузо натопчут. Все, милок, движется своими путями. Окромя войны за мировую революцию, я ничего в дальнейшем не вижу.
— Вишняков нэ тилькы вийну бачыть.
— Архип Вишняков действует непонятно.
— Ты б ему сказав про цэ.
— Я пока тебе говорю. А нужно будет — и перед ним не смолчу!
— А мэни ты говорыш, щоб я з тобою згодывся? — спросил Пшеничный, колюче уставившись на Сутолова.
— Не тебе, самому себе говорю!
— Сиешь все чэрэз свое сыто. Тилькы гарна титка нэ вси высивкы свиням отдае, а шось и в хлиб кыдаэ.
— Вы, хохлы, все сказочники. В жизни не бывает, как в сказках. В жизни драка есть драка, некогда возиться с ситом…
Пшеничный перестал его слушать. Он не видел пользы в том, что Сутолов затеет свару в Совете. Станет пугать близкой войной за мировую революцию — много ли в этом мудрого? Вот они сидят на Лесной, здесь и без разговоров про военную опасность она может появиться каждую минуту. Все шахтерские поселки Донбасса в таком же положении, как и Казаринка. Он подошел к окну, ладонью стал протаивать наморозь, чтоб взглянуть в степь. Узкие полосы проталин открыли ему мчащихся в направлении станции всадников. Передний, на сером коне, сидел, прижав локти к груди. А за ним — еще четверо, в шинелях и башлыках, размахивали руками.
— Казаки! — отпрянув от окна, сказал Пшеничный, Сутолов бросился к окну.
— Черенков… — сказал он тихо. — Христом-богом молю, товарищ, дай мне с ним посчитаться!..