«А Трифелов? — уныло спросил себя Пашка. — Тоже, наверно, умеет. Тьфу!» — сплюнул Пашка, медленно продвигаясь к стрелке.
Сверху сыпался медленный снежок. Летел он так празднично и спокойно, что Пашка на минуту забыл, где он и что с ним. Почему-то вспомнилась прошлогодняя гулянка на рождестве у родича Семена Павелко, — может, потому, что от таких воспоминаний ему становилось легче и спокойнее… Пили в доме, упарились, а потом все, как один, подались на улицу.
Вот так же падал снежок и щекотно таял на разгоревшихся лицах, постепенно возвращая бодрость захмелевшим от выпивки. Пашка огляделся и заметил недалеко от себя урядникову жену Марину. Она ловила снежинки ладонями и улыбалась ему. Пашка решительно подмигнул ей и указал глазами на глупо смеющегося в стороне урядника. Ему не впервой было одним взглядом такое сказать бабе, чтобы она мигом поняла, что ей надо делать. Удалось сказать и на этот раз. Марина затеяла игру в снежки, а потом, когда все отдалились от двора, юркнула в холодную, для летней поры построенную кухню и позвала незаметно Пашку. Оттуда они слышали, как хрипло горланил разгулявшийся урядник, как повизгивали убегающие от него бабы.
Опомнившись, Марина весело подхватила ведро и выскочила во двор. А Пашка вышел позже. Он довольно щурился на медленно падающие снежинки, подставляя им лицо и улыбаясь от их щекотного прикосновения.
— И теперь снегопад, — сказал Пашка, глядя, как припорашивает снегом рельсы.
Поднял лицо — все было иначе: снежинки, прикасаясь, не щекотали, а кололи. Он быстро смел снег со стрелки и, продолжая думать о Марине, легко поднял и повернул ручку с грузилом. «Куда ее завез урядник? — пожалел он Марину. — Пропадет баба…»
Вдали послышался шум. Пашка пугливо вздрогнул. Взгляд устремился к тупику. Засыпанная снегом колея белым саваном тянулась от главной станционной дороги. Пашка повернулся в сторону приближающегося шума, затем скосил глаза на стрелку — она была передвинута на тупик. Попытался повернуть ее обратно, но что-то заело, рычаг не слушался. Пашка бросил рычаг и побежал к станции. Дальше он ничего не видел. Он только слышал, как часто застучали колеса по стрелке, а потом грохнуло и заскрежетало железо.
Паровозы остановились у красного огонька семафора. Вишняков пошел узнать, почему Громки закрыты.
В станции — никого. «Совсем разбаловался телеграфист, ушел черт те куда, оставил станцию зимнему ветру…»
Смеркалось. Постояв на перроне в ожидании Пашки, — может, еще объявится, — Вишняков сам повернул ручку и открыл семафор. «Надо будет назначить сюда Пшеничного, Евгения Ивановича, Пашкиного друга, ждать нечего — сбежал, должно быть, и не вернется… Пшеничный когда-то работал станционным грузчиком, авось разберется, когда семафор открывать, а когда держать закрытым. Взять надо под контроль Громки, как советует Пономарев…»