Франц играл на гармонике. Штепан рисовал. А Збинек Кодинский чудно рассказывал про краковского трубача:
— Мой прадед слышал, прабабка слышал… я слышу: ду-ду-ду! День добри, Збинек! Буде падать не град, не снег, буде падать на голову бомба!.. Пани — лежи себе постели, а пан — еден, два, три! Ать, ать!.. «Еще Польска не згинела!..»
Сгорбившись, он топал, показывая, как по зову краковского трубача отправляются на войну польские солдаты.
Где еще такое увидишь?
Стеша кидала выжатое белье в деревянную кадку. Эту кадку потом придется выносить на улицу.
Поясницу ломит от тяжести, ноги подкашиваются.
Помочь некому. Отец никогда не помогал.
Хотя бы подольше не возвращался. Что-то он там задумал с Фофой?..
Эти ночи она плохо спала, боялась постояльцев. Глаза слипались, в голове шумело, а рук она уже и не чувствовала. Отжав последнюю рубаху, она уселась на лавку, закрыла глаза, еще с минуту видя, как становятся торчком корыто, кадка и плывет по комнате плита.
— Не уснуть бы… — прошептала Стеша.
В уши рвалось:
«Еще Польска не згинела, пуки мы жиеми!..»
«Серелем…»
Но все вдруг прекратилось. Показалась мать в цветастой поневе, с весенней красноталовой веткой в руке и запела:
Полевая наша вишенка!
Дорогая наша гостенька!
Погости у нас манехонько, —
На дворе у нас тихохонько…
Песня оборвалась, и наступила поразительная ясность, как всегда наступала и раньше, когда она думала о матери. Третья зима идет с тех пор, как мать умерла. Не помнится она в смерти, в белом гробу, а чаще — молодая да нарядная.
Стеша поднялась с лавки, подошла к кадке с холодной водой, плеснула в лицо. Ей представилось, как мать, ожидая отца, отправившегося в Чернухино, читала пророчества Осии: «И сказал мне господь: иди еще и полюби женщину, любимую мужем, но прелюбодействующую…»
— Дьявол! — кричала она и падала на кровать, заломив руки и заливаясь плачем. — У Надежды ночует!..
Еще малым ребенком Стеша знала, что в Чернухине живет самогонщица Надежда, к которой захаживают многие мужики.
…Будто кто пришел!..
Стеша выглянула в окно — по двору шагал отец, а за ним рослый, длинноногий человек в черном дубленом полушубке и мохнатой ушанке из дорогого меха.
«Еще один постоялец…»
Стеша мигом опорожнила корыто: ненароком отец войдет — все равно заставит убрать. Пододвинула кадку с отжатым бельем поближе к двери. Ей будто кто-то сил прибавил. Она все привела в порядок, не зная только, дозволит ли отец протянуть бельевую веревку во дворе.
В сенцах послышались шаги. Появился отец. Борода в белом инее. На воротнике — снег. Глаза — недобрые, холодные.