— Мы не сможем вернуться в Германию вместе. — Уныло произнес Богдан. — Боюсь, что после увольнения, меня вообще больше никуда за границу не выпустят.
Инге задумалась. Она сосредоточенно смотрела в одну точку, мысленно перебирая возможные варианты решения этой проблемы. Затем резко повернувшись лицом к Богдану произнесла.
— Поступим так. Аборт я не буду делать ни при каких обстоятельствах. Пусть меня отправят рожать в Германию, а ты останешься здесь. Но ведь на рождение ребенка тебя все равно отпустят ко мне. Вот тогда мы с тобой сбежим в Западный Берлин? — с надеждой в голосе предложила Инге. — Там попросим политического убежища. Сейчас так поступают многие беженцы из Восточной Германии.
— Но я не хочу быть перебежчиком. — Взмолился Богдан и взял Инге за руку. — Давай говорить начистоту, кто из немцев бежит в Западный Берлин? Подонки и жулики, стремящиеся любым способом делать деньги, а я не могу так. Я разведчик, понимаешь ты, — он со значением поднял указательный палец вверх и гордо повторил, — разведчик.
В ответ женщина резким движением освободила свою руку.
— Знаешь, Богдан, тебе здесь здорово забили голову пропагандой. Конечно, в мире нет идеального общества, но у вас здесь, в Советском Союзе, можно задохнуться от всеобщего рабства, серости и тотального дефицита. Поэтому передай своим начальникам, что я БУДУ рожать, — она сделала ударение на предпоследнем слове, — и буду рожать только в Германии, потому что не доверяю вашим коновалам. А как жить нам дальше, решать тебе, ты мужчина и ты должен принимать ответственное решение. Мою позицию ты знаешь.
В этот вечер они впервые серьезно повздорили и последующие два дня не разговаривали.
* * *
На третий день они помирились, однако в их отношениях образовалась невидимая трещина, которая круто изменила их последующие отношения. Богдан, как и прежде, старался оставаться с Инге заботливым и любящим мужем, периодически дарил ей цветы и даже по утрам готовил кофе, однако с ее стороны он перестал ощущать былое тепло и открытость. Хотя, именно в тот момент, ему, как никогда нужны была поддержка со стороны любимой женщины. Через неделю после беседы с начальником курса, Богдан так и не дал ему ответ относительно того, будет ли Инге прерывать беременность или нет. В свою очередь руководитель курса больше и не настаивал. Просто в один из учебных дней дежурный офицер сообщил Сташинскому, что его подготовка временно приостановлена до особого распоряжения. Это был первый сигнал к тому, что в его карьере, как нелегала-ликвидатора, начались серьезные проблемы, а точнее крах. Ему очень хотелось поговорить об этом с Инге, потому что никого ближе и роднее у него на тот период не осталось. Однако, после ссоры Инге совершенно перестал волновать внутренний мир мужа, она все чаще и чаще замыкалась в себе, порой даже не слыша, когда к ней обращался Богдан. Сам он неоднократно стал заставать ее дома со слезами на глазах или просто в раздраженном состоянии. Инге списывала изменения в своем настроении на беременность, однако Сташинский понимал, что женщина ждет от него не столько заботы и ласки, сколько ответственного поступка, на который он никак не мог решиться. По сути, он оказался на распутье, нужно было сделать очень ответственный выбор, пожалуй, самый главный выбор в своей жизни. Он по-прежнему любил Инге и с нетерпением ждал рождения их ребенка, но вместе с тем, дальнейшая жизнь, вне КГБ, теряла для него всякий смысл. Десять лет службы в органах госбезопасности сделали свое дело. Богдан перестал чувствовать себя живым человеком, он стал частью сложного механизма, который не мог функционировать вне отлаженной и работающей системы.