Лизка подошла и стала рядом со мной. Светленькая, маленькая, симпатичная, как эльф.
— Любуешься? Дай мужикам пожрать нормально. Шеи уже посворачивали.
— Лиз, что тут такого, что им всем так нравится? Скажи честно.
— А фиг знает, Ари. Просто гармонично все как-то, все до мелочи. В одном ключе, что ли? Изысканно, пропорционально, я бы сказала — идеально. Трудно объяснить. Ты читала Ефремова? Он объясняет красоту рациональностью. Но это было бы слишком просто — сухо как-то.
Я слышала, как Кривцов говорил, что от твоей улыбки крышу сносит так, что хочется для тебя горы свернуть. Это же не потому, что в тебе все целесообразно? Есть еще личное обаяние. Ты очень милая, не только красивая, и это, как гипноз. Хочется любоваться, наслаждаясь эстетически. Даже я зависаю иногда. А что там у мужиков происходит — вопрос. В общем, объяснила, как смогла. А что тебя сейчас-то пробило?
— Лиза, это все хорошо, но вот… если ты узнаешь обо мне что-то нехорошее, но я не буду в этом виновата, как ты поступишь? И вот тут как раз наступает полная задница, Лиза. Я сейчас своих родителей… валемидин твой с собой? А аптека тут есть рядом?
— Ты меня пугаешь, мать. Ты забыла, что мы команда? Да по фигу мне… давай, колись уже.
— Сначала валемидин… маме дам. Блин, театр какой-то, тупо драматический. Сама во все это не верю…
Мы купили лекарство, почти насильно влили в маму, напугав ее этим еще до моей исповеди. Сидели и ждали, пока подействует. Потом папа не выдержал и рявкнул. И я стала рассказывать. С того момента, когда мне предложили работу у Бэллы.
Они слушали молча, а я старалась говорить связно. Некоторые моменты, в частности о поцелуях, неудобно было озвучивать при папе, но я же боец? И говорила, глядя ему в глаза. Не его я боюсь. Я рассказала и про Ярослава. Про мой первый поцелуй в машине, и честно призналась, что мне понравилось. И про то, что было потом. Рассказала все, что знала, про Бэллу. А потом зачитала бабушкино письмо вслух. Теперь они знали все.
Прибалдевшая Лизка замерла, выпучив глаза. Мама смотрела на меня со страхом, очевидно уже прокручивая в мозгу все те ужасы, что мне грозили.
Папа молча смотрел в окно, только желваки играли на скулах. Они с мамой внешне мало подходили друг другу. Она — милая, нежная, даже изысканная, очень женственная в своих платьях. А он — сухощавый, невысокий, в вечных джинсах, с ранней сединой и сильный, очень сильный — не только физически. Эта сила — сила характера, была во взгляде, в мимике, в жесткой лепке его лица… Вот и сейчас — никакой паники. Он помолчал немного, обдумывая то, что услышал. Потом сказал: