* * *
Наблюдая за ухаживаниями Дантеса, я вспоминаю свою холостую жизнь и свою страсть наставлять рога мужьям. "Вот настал и твой черед", - говорю я себе.
Круг замыкается, былое сбывается опять, только теперь в роли мужа я, и за моей женой увиваются шалопаи, жадные до её пизды. Что они ей говорят, как уговаривают?
Я редким умным женщинам говорил, что нет ничего лучше разнообразия, что отдавшись мне, они будут ещё больше любить своих мужей освежённым мною чувством. А дурам я объяснялся в такой страстной любви, какой от мужа они никогда ожидать не могли. И я был предельно искренен и с теми, и с другими.
Я уверен в Н., и то, что в ней могут быть неуверены другие, бесит меня больше, чем её неуемное кокетство. Я вынужден признаться себе, что молва, честь, мнение света значат для меня больше, чем истинное положение вещёй. Уж лучше, чтобы Н. тайно с кем-то поеблась (но только один раз!) и чтобы об этом никто не узнал, чем сплетни и слухи о её неверности при её полной невинности.
Поэтому когда Вяземский волочится за Н., я только ухмыляюсь - свет никогда не поверит, что она прельстится таким невзрачным и неумелым мужчиной. А Дантес опасен своей красотой и наглостью - им молва приписывает победы, коих не было, но коих они достойны по понятиям света.
Ненавижу дерзость, с которою молва издевается надо мной за моею спиною. Я чувствую рога, растущие наперекор моей убеждённости, что им нет места на моей голове. Молва вносит сомненье в мою убеждённость. Сколько необозримых возможностей у Н. для измены, когда всякий мужчина у её ног. Что не дает ей воспользоваться ими?
* * *
Мне удалось убедить Н., что у Дантеса сифилис и что он заразит любую женщину, которая отдастся ему. Я учил Н., что у больных сифилисом возникают периоды временного облегчения и заразность их уменьшается, хотя совершенно не проходит. В такой период больной испытывает особенно сильную страсть.
Так я старался обезопасить Н. от Дантеса. Она верила, пока Катька не доказала ей на собственном примере, что это ложь.
Часто после долгих танцев с ним она поверяла мне, возвращаясь с бала, что у него опять было "облегчение болезни". Её глаза горели, и она с явной живостью откликалась на мои объятия. В эти минуты я думал, что должен быть благодарен Дантесу за вызванное желание, которым я так жадно пользуюсь. Дошло до того, что, когда Н. была равнодушна к моим ласкам, я ловил себя на мысли, что надо бы свозить её на бал, чтобы Дантес поприжимал её в танце и разгорячил бы для ночи со мной. Мне было противно от этих мыслей, но ничего поделать с ними я не мог, и в конце концов я стал испытывать только злорадство.