В Березовку Лопухова тянуло постоянно и патологически.
Березовка. Часть его детства, кусочек его самого.
До Березовки тьфу-езды — сорок минут на электричке. А вышел — и вот она, с понятными только одному Лопухову запахами воздухом и выросшими с тех времен залитыми солнцем березовскими березами. Особый этот воздух. Пахнет не столько березами, сколько самой Березовкой. Воздух — мед со скошенным сенцом — проникал в Лопухова, совершенно растворяя его здешнее сегодняшнее «я» в теплом ветерке далекого детства.
Такое ощущают только романтики, а Лопухов таки и был самым что ни на есть настоящим романтиком, читай «порядочным лопухом». Что в семье, что на работе — не рыба, не мясо. Измотанная его приключениями жена сколько уж раз собиралась бросать его, да жалко, куда он без нее. Одним словом — Вася Лопухов.
Порою, бывало, он сам от себя порядочно уставал и серьезно мучился этим, находя все же где-то или в чем-то от самого же себя спасение. Ну, к примеру, вот, Березовка спасала. Попивал водчонку, иногда даже так не по-детски. Так-то горе, а выпьет — горя с два: то деньги потеряет, то паспорта уж по нескольку раз восстанавливал, так, что участковый при виде его шарахнется. Мужик-то, вроде, неплохой, да и слишком уже взрослый для воспитания-то, — сыну двенадцать лет. Да и ну его, Лопухова этого, пусть там сам как-нибудь себе… Пусть жена, что ли…. Вот горе-то! Жена же как рыба об лед. Тот придурок попадет в вытрезвитель — все, мочи нет на идиота, — а придет, скорчит рожу: «Прости», так неизвестно откуда комок к горлу подкатит, и простит его, и дальше. Женщина, в общем, молодая и красивая, пару раз она пробовала изменить Лопухову (изменить — Лопухову!), в отместку за его бестолковые загулы, да, видишь — все одно не помогало, жалела, и через жалость свою любила. Любила, куда денешься.
Выпивать же Лопухов старался один. Кто его знает, может, и вправду, нездоровое пристрастие, а может из-за боязни проблем после выпивки с незнакомыми собутыльниками. Да, и со знакомыми выпивать показывалось ему скучным, потому что выпьет человек и понесет его на какую-нибудь стезю, непонятную или неприятную самому Лопухову. Кого тянет на баб, кого — подраться, а кого — поговорить на неинтересную для Лопухова тему. Скучно.
Дурной романтизм подвыпившего Лопухова все равно вкапывал его в какую-нибудь неприятную историю, да так, что и вспоминать об этом наутро становилось стыдно, и он старался уже об этом не думать, да не выходило. Реже, конечно, бывало и все нормально, но реже, гораздо реже.