— И то верно, — поддержал я бабушку, — молодые девки всем нужны. И у людей из-за них драки случаются, до смертоубийства дело доходило. Сколько людей на дуэлях головы положили. Кощей тоже должен был знать, что за чужую жену отвечать придется.
— Ну, хорошо, оставим кощея, — смирился лесовик, — а ты за что в одной сказке придал смерти домовенка?
Была у меня действительно такая сказка, вспомнил я. Но не об убийстве домовенка шла там речь, а о печальной судьбе пожилых людей. Я подыскивал в уме слова, чтобы хоть как-то оправдаться. Но мне на помощь пришла хозяйка.
— Зря ты его винишь в смерти того домовенка, — проворчала она, — после этой сказки среди других домовых даже движение какое-то было организовано. Они помощь старым людям без обмана оказывать стали.
— А зачем он журавля в женщину превращал, а потом все опять назад вернул? Зачем, объясни? Какое страдание ты принес молодой девушке и журавлю.
— Ничего я не забыл, — оправдывался я, — мне хотелось пробудить любовь и жалость к детям сиротам у тех матерей, которые бросают их на произвол судьбы.
Лесовик хотел возразить мне, но его перебила хозяйка.
— Что ты на человека нападаешь? Разве мало у него сказок, где он показывает нас с хорошей стороны?
— Что-то я таких сказок у него не читал.
— Вспомни, как ты в беду попал, а человек тебя спас. Вы потом друзьями с тем человеком стали. Деньги-то до сих пор теряете, или бросили уже.
— Прости, сказочник, подзабыл этот случай, — извинился он.
Потом мы поговорили о новых сказках. Они, да и я тоже, поворчали на современных писателей. Уж больно они много убивают людей, зверей и волшебников в своих сказках. Мало пишут о любви, о коварных искусителях. Особенно возмущался лесовик о том, что почти нет сказок о современных лесах, о тех бедах, которые им угрожают. А бед этих немало. Лесов становится все меньше и меньше, а это плохо и для земли, и для зверей, и для людей.
Бабушка жаловалась, что мало сказок о них, добрых и злых волшебниках, доживших до наших дней. Нет сказок, нет читателей. А они живут хорошо только тогда, когда их вспоминают.
Стоило ей сказать об этом, как тут же стал жаловаться на это же лесовик, потом печка. Даже самовар возмутился на то, что его в сказках совсем забыли. А когда о своих обидах затрещали сказочные тарелки, вилки, ложки и ножи, я закрыл уши руками.
— Да замолчите вы! — возмутилась бабушка, — у человека от вашей трескотни голова разболится.
Ее сразу все послушались и замолчали. В домике стало так тихо, что было слышно, как постукивает маятник у часов с кукушкой. Я посмотрел на часы. Время приближалось уже к обеду.