– О нет! Рейко, мне так жаль. Я думал сделать как лучше. Думал, ты обрадуешься.
Кажется, папа расстроился из-за фотографий сильнее, чем из-за того, что Сет меня бросил.
– Я знаю, пап, – говорю я. – Спасибо, что распечатал их.
– Хочешь, я сейчас же от них избавлюсь?
Я мотаю головой и вытираю нос тыльной стороной ладони.
– Нет, хорошо, что они у меня будут.
– Точно?
– Да, – киваю я.
Мы молча пьем чай, и папа то гладит меня по спине в знак успокоения, то костерит Сета по-японски.
– Хочешь, маму разбудим? – спрашивает он.
– Я в порядке, – говорю я, хотя это явно не так. – Думаю, просто пойду спать.
– Я уже так давно не видел, чтобы ты плакала… вот так.
Не хочу и думать о том, когда я в последний раз так сильно плакала. Вообще в последний раз плакала.
– Не хочу расстраивать маму, – говорю я.
– Ой, Рейко, она не расстроится, – отзывается папа и гладит меня по волосам. – Она захочет тебя успокоить.
И хотя я знаю, что это правда, уверена, что, увидев степень моего расстройства, мама решит, что случилось что-то похуже, чем разлад с Сетом Роджерсом. Подумает, что дело в Мике. Решит, что я снова в том состоянии, когда не могу перестать рыдать и ни с кем не разговариваю. Не хочу, чтобы она подумала, что я снова вернулась к своему горю, чувству вины или что это состояние можно вылечить в реабилитационном центре. Последний психотерапевт, к которому мы ходили после моего срыва после смерти Мики, сказал родителям, что нужно позволить мне заживлять свои раны так, как я сама считаю нужным. Если это означает «не говорить о Мике вслух», то пусть будет так. С тех пор прошло два года. И я с тех пор не плакала. Я глубоко и с содроганием вздыхаю.
– Все со мной нормально, – повторяю я. – Все у меня будет хорошо.
– Конечно, – отвечает папа, сжимая мое плечо. – Ты же одна из Смит-Мори! У нас всегда все хорошо.
Это неправда, но я знаю, о чем он говорит. Он имеет в виду, что даже если у нас все вообще нехорошо, мы убеждаем всех в противном и живем дальше.
На следующий день в мою комнату заходит мама и открывает жалюзи на окнах. Свет вливается в комнату. Я закрываю глаза и зарываюсь в подушку – подальше от этого громкого, ослепляющего света.
– Рейко, родная, папа рассказал мне, что произошло.
Голос мамы одновременно нежен и тверд – таким голосом она разговаривает с лошадьми во время занятий верховой ездой.
– Нужно встать. Уже почти два часа дня.
Я слышу, как она отдергивает шторы, и каким-то невозможным образом в комнате становится еще светлее. Ко мне под одеяло забирается чье-то маленькое тельце и сворачивается клубочком рядом со мной. Мика.