– Не трогай заусенцы. В выходные можем съездить вместе на маникюр. Так, у вас все серьезно?
– Что?
– У вас с Сетом все серьезно? Вы только гуляете друг с другом и больше вам никто не нужен?
Я медлю, не зная, как ответить. Я так хочу рассказать ей, что поцеловала мальчика – нет, что я поцеловала мужчину в клубе, незнакомого мне молодого человека, – и что сначала мне понравилось, что он меня захотел, что это заставило меня почувствовать себя сильной, но затем, когда он обнял меня крепче, когда я почувствовала у себя во рту его язык, на щеках – его щетину, а на ягодицах – его ладони, я поняла, что совершенно беспомощна, совершенно. И что этот мой поступок поставил с ног на голову наши с Сетом отношения.
Я хочу, чтобы все стало как раньше. Хочу, чтобы того поцелуя в Моронго не было вообще. Но что потом? Хочу ли я и дальше скрывать Сета ото всех, как некое сокровище пустыни? Даже если бы я не поцеловала того мужчину, я все равно целовалась с Сетом, поэтому-то все равно грядут перемены. Не могу представить себе, что я тайком уединяюсь с Сетом в школе. Мы либо перестали бы целоваться, и я навсегда потеряла бы его, либо продолжили бы в прежнем духе, и уж тогда это стало бы известно всем и каждому. Что-то должно было произойти. Вот и произошло.
– Наверное, да, – отвечаю я, пожимая плечами.
– А друзьям своим ты уже рассказала?
Я хмурю брови.
– Объявлений пока не делала.
Точно можно сказать одно: в соцсетях эта информация не появится.
– Встречаться с кем-то теперь такая морока, – задумчиво говорит мама.
– Ничего страшного. У нас все хорошо, – отзываюсь я, имея в виду, что у меня все хорошо. После смерти Мики маме всегда интересно, все ли у меня хорошо.
Наши с мамой взгляды встречаются в зеркале.
– Ты никогда другого и не говорила.
Потом она улыбается:
– Ну, нам нужно будет в ближайшее время пригласить его на ужин.
Если я думала, что трудно будет рассказать обо всем маме, то оказалось, что Либби рассказать практически невозможно. Сначала она решила, что я шучу, и хохотала до упаду, аж хрюкала. Потом, поняв, что я не шучу и Дре тоже, Либби расстроилась, что Дре обо всем узнала первой, и сказала, что нам надо с этим всем разобраться. И уже потом, когда я наговорила ей достаточно приятностей, она поворачивается и смотрит на меня широко раскрытыми глазами:
– Ты серьезно?
– Серьезно, – говорю я, и в глазах моих вызов. Я хочу, чтобы она сказала что-нибудь еще. Она откидывается назад на кровати.
– А он ничего, – медленно произносит она. – По-моему. Такой долговязый, странноватый.
– Я думаю, он очень симпатичный, – говорю я и удивляюсь тому, сколько в этих словах стремления перейти к агрессивной обороне.