Нужно ли говорить, что следующую партию Амани проиграл? Отчаянная борьба символично окончилась сокрушительным поражением.
— Господин желает продолжить? — с безупречной почтительной вежливостью спросил юноша, не поднимая глаз.
— Желаю, — благодушно промурлыкал мужчина, — но уже поздно, и ты устал…
Время действительно скорее приближалось к рассвету, чем было слегка за полночь. Шахматное противостояние затянулось, и в отличие от Амана, князь не только получил от него удовольствие, но и не считал нужным это скрывать.
— Подобный пустяк не должен тревожить господина, — делано безразлично уронил юноша. — Я привык не спать по ночам.
Это было сказано зря, Амир потемнел лицом от напоминания о прежней жизни своего невольника. Однако усилием воли мужчина сдержал всколыхнувшуюся в душе черную волну гнева: даже в самые страшные часы так не говорят о минутах счастья. Дерзость — оружие слабых, и к чему гневаться на сказанное из неверия, когда и без напрасной ревности нового хозяина, как видно, мало радости досталось наложнику от тех ночей его триумфа во дворце наместника.
Амир поднялся, спокойно объяснив:
— Здесь в этом нет нужды. Я поклялся, что ни в чем не стану неволить тебя. Или ты сомневаешься в моем слове?
Аман резко вскинул голову, прожигая взглядом крепкую спину в черном шелке абайи:
— Как бы я посмел, господин!!! — только лихорадочные пятна румянца на скулах выдавали, каких усилий стоит юноше сохранять остатки самообладания. — А вы настолько уверены, что на ваше ложе я приду сам?
— Придешь, — пообещал мужчина, голос стал бархатно-мягким.
— Никогда, — отчеканил Амани, прикрывая ресницы, как если бы готовился к удару.
Тот не задержался: услышав тихий смех, юноша вскочил, все же не совладав с собой, и задохнулся, распахнув глаза — Амир был рядом. Приблизившись бесшумно, он кончиками пальцев отвел от виска наложника выбившуюся смоляную прядку, аккуратно заправив ее за ухо, и улыбнулся в неистово пылающие очи:
— Бог мой, а ведь ты еще дитя! Знай, огненный мой, нет ничего более непостоянного, чем «никогда»… Не мучай себя, ты боишься даже не меня, а собственного страха. Но твоя звезда по-прежнему сияет ярко, было бы тяжким грехом потушить ее. Моя рука — не поднимется сделать это даже если у тебя на языке поселится дюжина ос, а твое тело никогда не откроется передо мной. Помни это, я дал тебе слово. Успокойся, наконец, и поверь, что хотя я желаю тебя, я все же не хочу видеть в твоих глазах пепел ненависти…