Сон почти отозвался на мольбу похитить меня в мир без боли и страхов, но когда дыхание уже выровнялось, а сама я наконец провалилась в безмятежную дрему, чертова дверь снова открылась. Без стука, не дожидаясь приглашения, Руслан вошел в комнату и остановился у кровати, сбрасывая на нее ворох коробок и пакетов с позолоченной каемкой.
Непонимающе моргая, с удивлением посмотрела на солнце, рвущееся через занавески. Оказывается, уже утро. Протерев глаза, я села, плотно прижавшись к изголовью и натянув одеяло до подбородка. Глаза слипались от усталости, словно и не спала, а горло болело сильнее прежнего.
– Как спалось, Ева? – словно издеваясь, пропел хозяин дома, небрежно проводя длинными загорелыми пальцами по одной из коробок. Он не сводил с меня голодного испытывающего взгляда, мерцающего в сумраке комнаты. – Соскучилась по мне?
Я молчала, с ужасом наблюдая, как негодяй приближается. От него пахло дорогим парфюмом, по-настоящему мужским, будоражащим… И мне вдруг подумалось, что встреть я такого мужчину где-то в нормальной обстановке – сама последовала бы за ним, как зачарованная. Потому что в нем было привлекательно все: от внешности – суровой, но с правильными чертами – до манжет на рубашке. А уж какой был голос… Низкий, ласкающий слух жертвы. И этой жертвой стала я.
Он обошел кровать и присел совсем рядом, не трогая меня руками, но отчего-то я чувствовала их прикосновения к своей коже, и та снова горела.
– Говори со мной, Е-ева-а, – почти пропел, слегка растягивая гласные, он. И от этого маниакального желания произносить мое имя все внутри сжалось. С ним ведь явно творилось неладное. Руслан смотрел на меня, как психопат, едва сдерживающий порыв сделать что-то гадкое.
Я молчала. Просто не могла заставить себя произнести хоть слово.
Тогда он приблизил свое лицо к моему, замер в миллиметре и, чуть склонив голову, начал отсчет:
– Раз… два…
Голос хриплый, тихий, без намека на агрессию, а вот глаза обжигают злобой.
– Что мне сказать? – просипела, поняв, что не хочу знать, что будет, если снова ослушаюсь.
Его губы растянулись в подобии улыбки.
– Как ты себя чувствуешь?
И столько заботы в голосе, а глаза уже спускаются ниже, к шее, к рукам, и словно забираются под одеяло, разглядывают грудь, которую просто не могут видеть. От этого безумия у меня вдруг твердеют соски. Словно он уже дотронулся до них, как тогда, в музыкальной комнате. И я мучительно краснею, вспоминая то, что хочется выкинуть из головы навсегда.
Он все видит, замечает каждую малюсенькую перемену в моем лице и наслаждается.