Он не может быть один, хотя бы уже потому, что нельзя испить в одиночестве всю чашу ответственности за судьбу целого мира, за судьбу миллионов. Такого в истории не бывает. И он не единственный ещё потому, что каждый идущий сейчас в сторону фронта уже несет в самом себе эту зрелую волю, этот грозный, таинственный замысел, какой предстоит корпусам и дивизиям сегодня исполнить. Это тысячи, миллионы человеческих воль сливаются здесь в одну великую волю.
И вся наша дивизия, такая громоздкая и неуклюжая, влилась в этот грозный мощный поток и затерялась в одном общем движении. Сперва второй полк, затем третий. Артиллерия и обозы в середине. Первый полк позади, замыкая колонну. И мы трое - такие маленькие, неуклюжие среди белых снегов, в двухметровых сугробах.
Перед самым отъездом на фронт нас отлично одели.
Вниз теплое мужское бельё, затем свитер, хлопчатобумажные брюки и гимнастёрка. Сверху ватные брюки и стёганка. Поверх стёганки у нас, медсестёр, роскошная меховая безрукавка. В разных частях она называется по-разному: «рапсодия», «самурайка» и бог знает как ещё - в приличном обществе и не произнесёшь. А поверх бараньей или кроличьей «самурайки» - шинель. На ногах валенки, байковые портянки. На голове подшлемник, цигейковая шапка-ушанка. На руках огромные меховые рукавицы, привязанные к шее шнурком, чтобы не потерялись. Затем ремень. А сверх всего прочего на тебе ещё груз: сумка, планшет, противогаз, вещмешок, пистолет в кобуре, винтовка, патроны, каска, котелок. За голенищем деревянная ложка и финский нож.
Когда мы в первый раз всё это на себя надели, то чуть было не померли со смеху - такие мы оказались толстые и неповоротливые. Но в вагоне в такой одежде было тепло, и мы не больно-то огорчались из-за лишнего груза. И пока стояли на станции в ожидании построения на лютом морозе, тоже было неплохо. Но как тронулись по сугробам, так сразу вся эта тяжесть и дала себя знать. По лицу, несмотря на мороз и ледяной, пронизывающий ветер, ручьями льёт пот. Спина взмокла. Дыхание стало тяжёлым. Ноги вязнут в глубоком снегу.
На первом же коротком привале, пройдя каких-нибудь пять километров по глубокому снегу, мы с Марьяной и Женькой зашли в самую чащу леса, подальше от чужих глаз, в бурелом, сняли с себя тяжёлые каски и положили их на краю заросшей репейником снежной ямы. Скомандовали сами себе:
- По фашистам - огонь! - и поддали по каскам ногами.
Затем туда же, в снежную яму, полетели противогазы. Брезентовые сумки из-под противогазов мы оставили при себе, переложив в них из вещмешка сухари и рафинад: для маскировки, чтобы Петряков и Гурьянов не сразу догадались о нашей прискорбной утрате.