- Стой! Кто идёт?
Она вскидывает винтовку на руку.
Из снеговой мути, из бурой таинственной мглы отдаленных пожаров прямо на нас ворсистая морда лошади. Всадник на ней как в белой медвежьей шкуре. Он хрустит при каждом движении.
- Стой! Ни с места!
- Свои, девочки...
- Кто такие свои? Пропуск! Своих нет, тут патруль!
- Ого, какие строгости! - усмехнулся во мраке всадник и, свесившись с седла, вгляделся в наши с Женькою лица. - A-а, вон это кто! - сказал он, и я узнала командира второго полка Железнова. За его спиной, в круговерти, угадывались фигуры ещё нескольких всадников. То были мохнатые от инея красноармейцы охраны.
Майор глухо откашлялся, словно смущаясь, спросил:
- Это ты, Шура?
- Я.
- Дурные вести оттуда! - Железнов взмахнул плетью и показал в сторону бурого зарева, вспухшего над серой кромкой снегов. Хрипло вздохнул: - Понимаешь, Митя... Дмитрий Иваныч... убит!
Я молчу.
Мне кажется, Железнов шутит. Только спустя мгновение я понимаю, что Матвей Илларионович никогда шутить этим не будет. Но мёртвого, неживого Шубарова я представить себе не могу.
Наклонив ко мне голову, Железнов долго жуёт обмерзшие губы, пытается что-то сказать, но давится вздохом. Рукавицей сдирает с небритой щеки ледянистую корку снега. Он страшный, худой, глаза глубоко ввалились под низко надвинутой снежной папахой. Подбородок трясется.
- Вот так, - говорит наконец Железнов и опять закусывает губу. - Я потом тебе расскажу. Сейчас еду в штаб по вызову. До свиданья!
- До свиданья, Матвей Илларионович!
Белые тени всадников во мраке похожи на стаю птиц, больших, размочаленных ветром. Они снялись поспешно - и вот растворились, исчезли в тумане, унесли звонкий цокот копыт по шоссе.
Митя, Дмитрий Иванович. Убит...
Не постигаю...
Это где-то за гранью моего понимания. Он убит, а ведь я перед ним виновата. Я обидела его перед отъездом на фронт. И так больше и не видела его ни разу. Не извинилась. А он не простил меня - и убит. Это очень жестоко: умереть, не простив.
Молча мы идем по серой плоскости летящего на запад шоссе. Всё как прежде: пятьсот шагов за околицу, в сторону фронта, пятьсот шагов назад, к такой недалекой Москве. Я иду, не поднимая головы, и всё думаю, думаю... Я так напряжённо сейчас думаю, что кажется, голова скоро лопнет. А мысли кружатся, возвращаются всё к одному и тому же месту, чернеющему передо мной, как бездонный провал.
Митя, Дмитрий Иваныч...
Убит...