Стены комнаты формировались скатами крыши, делая ее визуально меньше, но уютней. По правую сторону в углу располагалась большая кровать, застеленная серым покрывалом. Она утыкалась длинной частью в скат крыши и таким образом лежащий на ней человек был хотя бы с двух сторон защищен. Было легко представить угрюмого подростка, свернувшегося под тонким одеялом и непрерывного глядящего на дверь. Если Ян и впрямь был неадекватным чудовищем, то держу пари, он мог ворваться к сыну и посреди ночи.
Напротив кровати находился письменный стол, покрытый внушительным слоем пыли, над которым висели бумаги и рисунки. От двери их было плохо видно, но я решила обязательно рассмотреть на них утром. Было очень интересно хоть немного заглянуть за завесу внутреннего мира Паука и коснуться того ребенка, каким он когда-то был.
— Может, заночуете в комнате матери? — спросил Ян, оказавшийся за нашими спинами.
Мужчина держался чуть поодаль и старательно избегал взгляда на сына.
— Нет, — уверенно отказался Паук.
Маньяк сделал несколько шагов и оказался в центре помещения. От движения в воздух взметнулась пыль, от которой тут же засвербило в носу. По хорошему, прежде чем ночевать, здесь стоило прибраться, но я сомневалась, что сейчас подходящее время для наведения чистоты. Приходилось смириться, что эту ночь мы будем дышать пылью.
— Вот ведь упрямый, — посетовал Ян, но в голосе его не было агрессии, только усталость. — Простыни свежие, располагайтесь, как вам будет удобно.
— Спасибо, — поблагодарила я, принимая белье из рук мужчины.
— Ну, доброй ночи, стало быть, — пробормотал Ян.
— Доброй ночи.
Дверь закрылась, оставив нас наедине. Я неуверенно сделала шаг вперед и опустив простыни на кровать повернулась к мужчине. Маньяк застыл посреди комнаты, невидящим взглядом уставившись в окно. Ясно, что визит в дом родителей оказался большим испытанием, чем ему казалось. Хотелось что-то сказать, попытаться ободрить, но подходящие слова никак не находились.
— Как ты? — произнесла я наконец.
— Жить буду, — произнес Паук, оборачиваясь ко мне.
— Насчет твоей матери… мне очень жаль, — тихо прошептала я, не делая, впрочем попыток приблизиться или дотронуться до маньяка. Какое-то шестое чувство подсказывало, что это может кончиться плохо.
— Ничего не говори, — оборвал меня мужчина. — Сочувствие здесь неуместно.
— Почему? Это же твоя мама.
— Я сказал, что не хочу об этом разговаривать, — маньяк в два шага преодолел разделявшее нас расстояние и теперь его глаза оказались всего в нескольких сантиметрах от моих. — Кажется, мы договорились, что ты будешь жить по моим правилам, если хочешь и дальше видеть солнце. Так вот одно из них — если я не хочу разговаривать, то ты будешь молчать.