Возвращение троянцев (Измайлова) - страница 138

Юноша кивнул.

— Это прекрасно! Сколь я помню, он верно служил ещё моему отцу. И, думаю, к нему нам пойти всего надёжнее и всего удобнее. Кстати, для нашего... для моего замысла понадобятся и надёжные доспехи, а они есть не у каждого из нас. Что же — туда и отправимся. И вскоре всё решится.

Пенелопу разбудило солнце. Десяток солнечных зайчиков проскользнул сквозь густую листву, запрыгал по лицу и векам спящей царицы, и она открыла глаза. Её кровать стояла словно посреди маленькой рощи — ароматные ветви чёрного тополя со всех сторон окружали ложе, обитое по бокам кожей и прочно вделанное в развилку мощного дерева. Оно, росшее когда-то из земляною пола небольшого дворца, теперь поднималось крепким стволом посреди квадратного промежутка, оставленного меж каменных плит, которыми этот пол покрыли. Тополь растёт быстро, и за двадцать с небольшим лет дерево поднялось к потолку, его пропустили, разобрав потолок, и оно оказалось на втором и последнем этаже дома, неся с собою всё вверх и вверх кровать, над которой вместо полога клубилась всё более пышная листва.

Одиссей сделал эту кровать для себя и своей юной жены, когда двадцать один год назад привёз её из Спарты на Итаку и своими руками, с помощью нескольких рабов, достроил и увеличил дом своего отца Лаэрта. Ему нравился тополь, росший прямо в спальном покое, и он не стал его рубить. Он лишь срезал несколько ветвей в широкой развилке и устроил в ней своё брачное ложе. Пенелопу это привело в восторг — её ничуть не смущала простота и, по сути, бедность мужнего дома, зато во всём, что она в этом доме видела и находила, чувствовалось воображение и живая изобретательность её молодого мужа. Ей нравилось думать, что и эта необычная кровать будет подниматься всё выше и выше, вместе с ветвями тополя, вместе с нею и с Одиссеем, вознося всё выше и выше их радость, их любовь.

И кровать поднималась, поднимаюсь неуклонно, но последние без малого восемнадцать лет Пенелопа спала на ней одна. Одиссея не было рядом, и шорох густых ароматных ветвей лишь дразнил её, напоминая о горячих объятиях посреди этой крохотной рощи, о могучем теле богатыря, который так нежно любил её, которого всеми силами души любила она. Его не было, и все, все кругом, все, кто жил в этом доме, все, кто сюда приходил, были уверены, что он умер и никогда не вернётся... Только три существа во всём доме верили ещё в возвращение Одиссея. Первым был Аргус, старый-престарый пёс, которого когда-то Пенелопа щенком привезла из Спарты. Он был прежде весёлый и озорной, и Одиссея, тоже весёлого и всегда к нему доброго, любил больше всех на свете. Когда царь Итаки уплыл на своём корабле к берегам Троады, Аргус затосковал и с тех пор каждое утро бегал из дворца в гавань, где часами бродил по причалу, ожидая возвращения хозяина. В последнее время ему стало тяжело ходить, он начал прихрамывать на одну лапу, но продолжал совершать свои походы, и все понимали, что верный пёс будет ждать хозяина, пока не издохнет... Вторым был чёрный тополь: ночами Пенелопе казалось, будто ветви дерева шепчут ей слова утешения, и что дух прекрасного дерева уверяет её в обязательном возвращении мужа, советует ждать и никого не слушать... Третьей была она сама, и она верила, возможно, сильнее и твёрже, чем старый Аргус. Её сердце ни разу не дрогнуло и не усомнилось — она ЗНАЛА, что Одиссей жив.