Впрочем, царица была уверена, что верит в возвращение царя и её сын Телемак. Он много раз говорил, что скорее всего ожидание уже бесполезно и надо смириться с неизбежным, но она видела: сын просто пытается подавить в своей душе отчаяние — не зная отца, по сути, и не видав его, юноша любил Одиссея всеми силами души. Кроме того, будучи воспитан матерью, чувствуя и понимая её состояние, он отлично знал, что для неё вера в возвращение Одиссея — смысл жизни, единственное, ради чего она дышала, думала, ходила по земле. Телемак вырос, Пенелопа исполнила свой долг матери, и теперь она жила лишь мыслью о встрече с мужем.
— Доброе утро, тополь! — проговорила женщина, садясь на постели и поднимая руки, чтобы коснуться тёмных, чуть шершавых листьев. — Что же ты не прячешь меня от солнца? Я бы ещё поспала!
Она шутила. Спать было уже некогда — давно настало утро и нужно было приниматься за домашнюю работу, которой с появлением в доме толпы незваных гостей стало куда больше...
Опираясь босыми ногами на толстые ветви развилки, царица спустилась со своего ложа.
За распахнутыми ставнями её окна открывался небольшой сад, где двое рабов, катая на тележке большую дубовую бочку, старательно поливали кусты шиповника и невысокие деревца слив, покрытые цветами и ещё мелкими, зелёными ягодами. Один черпал воду из бочки деревянным ковшом, другой осторожно рыхлил увлажнённую землю небольшими деревянными вилами.
По дорожке между сливами шла, раскачивая крутыми бёдрами, молодая рабыня по имени Меланто, неся на плече корзину, полную яиц. Как видно, она дочиста обобрала курятник и спешила угостить завтраком женихов своей госпожи... Наряд на ней был такой, будто она собиралась пойти на праздник, а не заняться ежедневной работой. Малиновый, с жёлтой отделкой хитон, едва прикрывавший колени, вместо пояса подвязанный половинкой жёлто-красного платка. Вторая половинка украшала чёрные вьющиеся волосы рабыни, подстриженные на уровне плеч.
Меланто любовничала с Алкиноем, самым упрямым и нахальным из женихов Пенелопы, по его желанию прислуживала всем прочим женихам, стараясь всячески им угодить, и не скрывала от царицы своей симпатии к тем, кого Пенелопа ненавидела и мечтала изгнать из дворца своего мужа. Она, вероятно, доносила Алкиною и его приятелям, о чём говорит царица с верными ей рабами, скорее всего пыталась подслушивать те разговоры, которые от неё скрывали, а потому Пенелопа запретила ей в последнее время входить в свои покои.
Царице было что скрывать. На подставке, возле самого окна, возвышался ткацкий станок, на котором, до половины скрывая основу, пестрело покрывало. Над этим покрывалом она трудилась уже чуть не полгода, изо дня в день создавая прекрасные, будто живые картинки, изображая жизнь мужа, о которой знала только по рассказам. И из ночи в ночь почти вся дневная работа исчезала... Пенелопа говорила, что это ночные духи распускают нити... Не раз и не два присланные разгневанными женихами женщины, которым царица позволяла входить в свои покои, тщательно осматривали станок, но на безупречно натянутых нитях основы не было видно следов челнока, будто ткань действительно доходила лишь до того места, где заканчивалась сцена проводов Одиссея на войну. И клубки были ровные, аккуратные, точно новенькие. Да, сообщали посланные женихами рабыни и местные селянки, их добровольные наложницы, да, тут дело нечисто — человеку вряд ли удалось бы так идеально распустить готовую ткань, не потревожив основы.