Неожиданно, вместо Гелена, ей ответил Феникс:
— Царица, как ни страшно сейчас говорить об этом, но... Чтобы Эпир, подобно соседней Итаке, не оказался во власти смуты, ты должна найти себе мужа.
Андромаха повернулась к старику:
— Прямо сейчас, да? Но у меня нет доказательств смерти Неоптолема.
— Разве мало пророчества богов и свидетельства Одиссея?
Она опустила голову, но перед тем старик успел заметить, как странно, мрачно блеснули её глаза. Феникс невольно вспомнил о кинжале, который она спрятала под хитоном в день своей свадьбы с Неоптолемом. Свадьбы, которой она тогда не хотела...
— Ты тоже так думаешь, Пандион? — царица взглянула на великана-воина с затаённой надеждой.
И не ошиблась.
— Я думаю, что решать тебе, повелительница! — воскликнул Пандион. — А так сразу этого не решить!
— Согласна с тобой.
Она подошла к воину и почти шёпотом приказала:
— Ступай к Астианаксу. Постарайся от него не отходить. Он сейчас тревожит меня больше всего.
Потом, уже возвысив голос, царица произнесла:
— Гелен, я благодарна тебе за помощь и за мудрость твоих советов. Прошу тебя не уходить из дворца: мне ещё может понадобиться твой дар. А ты, Феникс, ступай за мною. Нужно сказать тебе несколько слов.
Она шла быстро — старик едва нагнал её. Тонкий край покрывала волочился по каменным плитам, и Феникс, нагнувшись, подхватил воздушную ткань.
— Наступишь и споткнёшься, госпожа.
Андромаха резко остановилась.
— Послушай, Феникс, ты веришь в это?
— Во что? — растерялся старый придворный.
— В смерть Неоптолема и... в то, что это... Гектор?
— Не знаю.
— Хорошо, — она вздохнула и осторожно обернулась, дабы убедиться, что ни Пандион, ни Гелен не шли за ними следом. — Хорошо, Фишке! Но как ты думаешь: если человек лжёт, называя своё имя, если называет себя не тем, кто он на самом деле, то не могут ли оказаться ложью и остальные его слова?
Феникс растерялся. Он уже слишком хорошо знал Андромаху, чтобы не заметить, как неожиданно быстро она пришла в себя после только что пережитого удара.
— Ты говоришь о свидетельстве Одиссея? — быстро спросил старик.
— Я говорю только о том, что он не Одиссей.
Старик остановился так резко, что едва не оступился на совершенно ровных плитах. Они с царицей шли в это время через лестничную площадку, в её комнаты, куда Фениксу, одному из немногих, был разрешён вход. Да, и у него с самого начала мелькала эта мысль: а что если приезжий не тот, кем он себя называет? Но некоторые из мирмидонцев, что были на войне, будто бы узнали его, об этом уже говорили в толпе. И Гелен прежде не раз и не два видел Одиссея. А самое главное: к чему бы такая ложь? Какой в ней смысл?