Краем глаза я наблюдал за Байрамовым и Аркадием Фомичом. Определить, что бригадир огорчен проигрышем, было нельзя. Лицо Байрамова слегка румянилось от коньяка, но раскосые кошачьи глаза его посматривали на всех спокойно и холодно. Казалось, игра не доставляет бригадиру ни малейшего удовольствия и мысли его заняты чем-то иным. А вот Аркадий Фомич прямо-таки пузырился от азартного возбуждения. Непрерывно кувыркая кулачок в ладошке, светился серебряными зубами, сыпал прибаутками и организовывал тосты. Сам же, как успел я приметить, лишь пригубливал рюмку. И вообще, как показалось мне, фигура розовощекого архитектора в кирзовых сапогах и выгоревшем пиджаке была здесь не случайной.
Вторая партия от первой отличалась, и даже очень. Перед началом ее печник Григорий произнес тост, «чтобы и теперича повезло», и подмигнул мне ободряюще. Я хотел было отказаться от игры, но потом передумал. Уверенность появилась, что быть мне сегодня в выигрыше. Игру здесь, похоже, Байрамов делает в содружестве с Аркадием Фомичом, вдвоем им не трудно по перворазью меня и побаловать. Это ведь в любом азартном деле закон: новичку выиграть дать или попробовать зелья бесплатно…
— Андрей Измайлович, в этой партейке тоже один к пяти идет? — громко спросил я у Байрамова.
— Да.
— Тогда я, пожалуй, сотенку брошу, — проговорил я, доставая записную книжку, — авось повезет бедному крестьянину, — и не без театральности швырнул я к рукам печника Григория половину своей зарплаты.
Шум вокруг стола сразу поутих, бригадные вроде как сомлели от неожиданности, но отговаривать от крупной игры никто не стал. Аркадий Фомич глянул на меня даже поощрительно и с заинтересованностью, ощерил в улыбке серебряные зубы, воскликнул восхищенно:
— Ну и молодежь у тебя, Измайлович! Отчаянная молодежь! Нам, старикам, негоже отставать. А ну перебью! — азартно вскричал он и швырнул на стол целую пачку красных кредиток: — Двести! Раскошеливайся, Измайлович!
— Сколько? — спросил Байрамов.
— Теперича получается на кону триста шестьдесят пять рубликов, — печник Григорий любовно огладил ладонями внушительную денежную кучу. — Колька ты ставить будешь?
— Нет! — откликнулся из-за стола Николай не поворачивая головы.
— Значит, с меня?.. — Байрамов зашевелил губами.
— Одна тысяча восемьсот двадцать пять целковых, — подсказал Аркадий Фомич.
Байрамов принялся отсчитывать деньги.
Еще минуту назад взирал я на бильярдный стол с равнодушием, которым втайне гордился и которое приподнимало меня над игроками до скептической улыбки. Но вот на стол легло свыше двух тысяч рублей (таких денег видеть мне еще не доводилось), и я, оказывается, совсем не тот человек, за кого себя принимаю. Озноб какой-то лихорадочный меня охватил, нетерпение волнительное, до ломоты в зубах сладостное. Кий в руки взял, удержать не могу, в руках-ногах слабость, как после трехдневной свадебной гулянки, и зуд по всему телу чесоточный. Однако все четко соображаю и обстановку окружающую секу. Возле бильярда теперь все собрались, кроме Николая, который за обеденным столом остался сидеть в одиночестве. Посерьезнели все, протрезвели, галдеть перестали. Я на Байрамова глазом кошу и прямо-таки восхищаюсь бригадиром. Годичную мою зарплату на стол бросил, и ни малейшего волнения в лице, никакой суетливости в движениях. Держит кий под мышкой, как охотник ружье, и прицельно на меня щурится. Я пытаюсь волю свою собрать, юмор свой и прочее душевное здоровье в кулак сбить и воле бригадира противопоставить. Ан ничего не получается! Смотрю на кредитные билеты, под которыми и сукна голубого уже не видно, и просто гипнотизируют они меня. Наваждение какое-то, колдовство, тем более что не был я никогда особо жадным до денег. Есть они — хорошо, нет — плохо, вот и все. Короли вон императоры и те в долгах ходили. «Да, Андрюша, ну ты и кадр, — мысленно себе говорю, — эвон как тебя денежки-то чужие впечатляют. Бессребреника из себя строил, натуру сильную изображал, а сам из-за сотни голову теряешь».