Я выразительно вздохнул.
– Зачем же сразу говорить о таком жене, Вейриш-шодан, – покачал он головой. – Ты ведь знаешь, к кому можешь обратиться… чтобы попробовать, разве не так?
– Задним умом все крепки, – ответил я арастенским присловьем.
– Понимаю, понимаю, – сказал Ларуш, сочувственно поцокал языком и придвинулся ближе. – А чего именно ты возжелал, скажи? Может, найдется такой товар… не насовсем, раз Аю-шодэ против, но…
– Не думаю, шодан, – отозвался я, тоже придвинулся ближе, осмотрелся по сторонам и шепнул: – Я присмотрел себе дикарку, но пока ругался с женой, кто-то успел первым.
– Дикарку? Вот так невидаль! Если хочешь, я найду тебе любых – с Западного архипелага, с дальнего юга, равнинных жительниц и горянок… белых, черных, красных, смуглых, цвета старой бронзы, золотистых и почти белокожих…
– Вольный цветок пустыни ты мне не разыщешь, – буркнул я и снова уставился в свою пиалу, будто собирался гадать по гуще ойфа.
– А-а-а… – протянул Ларуш и опустил голову. – Вот ты о ком, Вейриш-шодан…
Я молчал, чтобы не спугнуть. Может, он вовсе не об Эрра-Тане говорит…
– Была у одного торговца девушка… – Ларуш выразительно пошевелил пальцами. – Совсем дикая, но красоты неописуемой! Ты о ней, шодан?
– Откуда мне знать, о ней или нет, если я даже не знаю, кто ее пытался продать?
– Убики-шодан, ты наверняка его знаешь! Пожилой, чернее угля, худой, на лице шрам от сабли… как он говорит, а я думаю – от кнута, – ухмыльнулся Ларуш.
Я неопределенно кивнул – то ли знаю, то ли нет. В самом деле, встречал я этого Убики или нет? Непомню…
– Ему дали за нее очень большие деньги, так что не удивлен, Вейриш-шодан, что ты не успел, – закончил мысль Ларуш, изо всех сил подавая мне знаки. – Ее взяли… ну…
– Во дворец, что ли? – сообразил я. – Зачем там дикарка?
– Спроси что полегче! Может, сам рашудан, да живет он вечно, решил развлечься, может, кто-то из его сыновей или придворных…
– Вроде бы не говорили, что кого-то покалечили, – мрачно пошутил я.
– Ну, мало ли, вдруг покупатель знает толк в извращениях, – без тени улыбки ответил Ларуш. – И ты сам понимаешь: что позволено рашудану, не позволено ослу.
– Так-то оно так, но все равно обидно, – сказал я. – Ведь из рук уплыла, и если б не упрямство жены…
– Она ведь у тебя видящая, так может, узрела что-то дурное?
– Нет, не в том дело… Я потом уж понял: это она привыкла быть самой дикой кобылицей, а чтобы чужая-пришлая… – Я снова вздохнул.
– Заревновала? – понимающе спросил Ларуш.
– Похоже на то. Ну да мы с этим разобрались, а тот цветочек впрямь жаль… Загубят ведь, неумеючи!