— Милорд, он невиновен, я клянусь вам. Неужели у вас нет сердца? Неужели ничто не может заставить вас смягчиться? — она начала нервно ломать руки, и Дойл сказал раздраженно:
— Вы пока не предложили мне ничего — только просите.
На лице Майлы удивление сменилось обидой, потом злобой и, наконец, превратилось в в странное торжество.
— Милорд Дойл, в вас нет благородства и чести, если вы говорите подобное. Но ради милорда Грейла я готова отдать все. У меня нет денег, чтобы подкупить вас, нет влияния, чтобы угрожать вам. Все, что я могу, предложить, это себя.
Она опустила руки и подняла голову, позволяя ему рассмотреть свое лицо, пышную грудь и тонкий стан. Дойл слышал такие предложения много раз. Дважды даже соглашался на них — не потому что готов был изменить своему долгу ради ночи с какой-нибудь красоткой, а потому что был уже уверен в невиновности тех, за кого так страстно просили.
Майла была красивее всех, кто когда-либо предлагал ему себя с подобной жертвенной отреченностью. И ничто не мешало ему согласиться — просто взять то, что так настойчиво предлагалось. Но он не колебался, когда отвечал:
— Приберегите себя для жениха, Майла. Или для пылкого любовника, который польстился бы на вашу красоту.
Он не мог бы сказать с уверенностью, почему отказался настолько решительно, но одна мысль об обладании Майлой казалась ему неприятной. Он не желал ее. Как будто все его существо уверилось в том, что на свете существует только одна женщина — и стремилось к ней.
Оставив девушку на коленях посреди коридора, Дойл продолжил свой путь в подземелья, где его уже ждал отец Рикон, вероятно, пообедавший своим черным хлебом, а в двух удаленных друг от друга камерах сидели Ойстер и Трэнт.
— Все готово, милорд, — сообщил отец Рикон.
И действительно: в красной камере уже стояли обычные стол и стул, горела жаровня. Молчаливый палач в облачении тени раскладывал свои инструменты на втором столе в углу, рядом с писцом — тоже из теней.
Дойл разместился за пустым столом, по обыкновению пододвинул жаровню ближе к больной ноге и велел:
— Приведите Ойстера.
Ждать долго не пришлось. Его ввели почти сразу же — одетого в приличную одежду, почти чистого, но смертельно бледного и словно бы похудевшего за эти два дня.
— Садитесь, милорд Ойстер, — сказал Дойл светским тоном.
Ойстер сел — ему дали табурет.
— В прошлую нашу встречу вы сообщили мне, что вместе с двенадцатью членами Королевского совета придумали подлейший заговор против своего короля и сюзерена, заключавшийся в том, чтобы убить его и объявить себя регентами при младенце, которого носит под сердцем королева. Я не исказил ваших слов?