— Ваше величество, — пробормотал милорд казначей, — через неделю светлый праздник солнечного поворота.
Эйрих дернул бровью и велел:
— Выразитесь яснее.
— Простите, ваше величество, но, возможно, вы будете милостивы и, во имя солнца…
Поймав взгляд Дойла, казначей умолк. Эйрих ничего не ответил, только чуть опустил подбородок, показывая, что услышал.
Осужденных тем временем возвели на эшафот. На шеи пятерым надели петли, двоих поставили возле деревянных чурок. Герольд начал читать приговор, святые отцы забормотали молитвы. Наконец, герольд закончил, и все затихло. Эйрих сделал шаг вперед, к ограждению балкона, и поднял руку.
— Во имя солнца, в честь светлого праздника солнечного поворота… — толпа охнула, а осужденные задрожали так явственно, что Дойл увидел это со своего места, — мы даруем осужденным предателям нашу милость. Бывшие милорды Трэнт, Грейл, Ойстер, Стоу и Ройс за свою измену заслуживают самой страшной казни и забвения, сами их имена должны быть уничтожены вместе с телами. Во имя солнца, с благословления Всевышнего, мы даруем им свою милость — их тела не будут сожжены, и их родственникам будет разрешено похоронить их.
Это заявление было встречено восторженным ревом — в этот момент, очевидно, Эйрих казался воплощением прощения, доброты и великодушия. Но он еще не закончил.
— Бывший милорд Арвинт за умолчание заслуживает порки, а за участие в измене — смерти. Мы даруем ему свою милость — он умрет сразу на плахе, не будучи опозоренным.
Рев стал настолько громким, что заболели уши. А Эйрих снова поднял руку и объявил:
— Бывший милорд Рэнк, твои молитвы услышаны Всевышним. Ты получаешь из рук короля прощение, жизнь и титул.
Рэнк упал на колени и сложил руки в молитвенным жесте, чернь, кажется, заплакала от умиления и восторга. Но длилось это недолго. Едва Рэнка две тени под руки убрали с помоста, Эйрих опустил руку, и палач толкнул в спину Арвинта. Тот встал на колени, громко произнес:
— Всевышний, спаси мою душу, — и положил голову на плаху. В свете заходящего солнца блеснул топор — голова со стуком упала на дощатый эшафот, брызнула кровь. Палач наклонился и поднял за волосы голову, на лице которой застыло выражение ужаса.
Остальным осужденным права на последнее слово не дали — Дойл совершенно не желал слушать, что они скажут. Пять тел заболтались в петлях одновременно, пять глоток захрипели, десять ног задергались в безумном предсмертном танце — но это был еще не конец. Ударом топора палач обрубил веревки — и осужденные повалились на помост, еще живые. Помощники палача растащили их из кучи, распластали на досках и сорвали с них одежду под рев черни. Снова сверкнул топор — и Ойстер заорал от боли: ему отрубили правую руку. Следом левую. Обе ноги — на первой он перестал кричать. А потом палач показал его отсеченную голову — с впавшими щеками и дорожками слез.