Избранное (Ружевич) - страница 144

и так далее. В проемах огромных стен, стен-мамонтов, гнездятся ласточки, здесь вечно щебет, гомон и писк. Тощий рыжий кот постоял, поглядел на меня своими бирюзовыми глазами и пошел дальше своей кошачьей дорогой по своим кошачьим делам.

Я долго бродил среди бесконечных развалин, пока наконец не оказался под арками какого-то свода, среди нарисованных декораций и статуй. Должно быть, здесь был склад театральных декораций. Усевшись в тени на таком вот «меченом» стуле, я стал записывать в блокнот расходы за день, вплоть до текущего часа. Кофе — три раза, сто пятьдесят лир, две открытки, купленные в Национальном музее, — сто лир. Эти открытки несколько дороже обычных, но зато это фотографии, сделанные непосредственно с оригиналов, о чем и свидетельствует надпись на итальянском языке: «Vera fotografia»[75]. На одной из этих фотографий — головка спящей Ариадны, а на другой — божественное тело — Венера из Кирены, деталь, — никогда слово не передаст совершенство этого единственного в мире тела, да будут благословенны глаза и руки скульптора, он бог, вдохнувший жизнь в камень, хотя порой и тут возникают кое-какие сомнения, особенно на выставках современного искусства. Билет в музей — двести лир, комната восковых фигур — двести лир, открытка, купленная в музее восковых фигур, — пятьдесят лир, на ней мы видим цветные изображения Пикассо, Иоанна XXIII на троне, рядом Данте с венком на голове, несколько съехавшем набок, и тут же за столиком какой-то незнакомый господин во фраке, должно быть, какой-то итальянский композитор или дирижер, личность менее известная. Данте восковым пальцем показывает на стул, где лежит его творение… автобусные билеты — восемьдесят лир, носки — триста лир, галстук — пятьсот лир, вроде бы и пустяки, гроши какие-то, ан нет, за день, глядишь, все те же две тысячи набегут, что в переводе на доллары составляет три доллара и тридцать центов. Завтра утром поеду к морю. Электрички от вокзала до Лидо отправляются в 7.10, в 7.40—8.10… Камушки так приятно холодят ноги. Ласточки поднялись высоко, дождя не будет. Я сижу в тени среди сваленных в одну кучу колонн и капителей. Все это умелой рукой вырезано из фанеры, а потом оклеено разрисованным холстом и бумагой. Попадаются здесь и статуи, фигуры людей и животных из гипса и клеенки, а среди них стоит огромный сфинкс. Собственно говоря, он не стоит, а лежит, вытянув вперед огромные лапы. Его искаженное гримасой лицо, а вернее, морда выкрашена в желтый цвет, только продолговатые глаза черные. Странное у него лицо — не то львиное, не то коровье, не то женское… А выкрашенные черной краской глаза от сырости расплылись и не смотрят. Своим клеенчатым туловищем сфинкс подпирает сваленные здесь же картонные дубы и елки, завитки капителей, строгие колонны египетских храмов. Краска потрескалась, шелушится, слезает. В газете ничего нового. Может, это и к лучшему. Заседание Совета Безопасности. Бельгийцы покидают Конго. Конференция в верхах не состоялась, немецкая актриса выходит замуж за польского писателя, циклон из Скандинавии, реклама пудры для ног… Чего тут только нет, на этом складе, на огромном полотнище — озеро с горами, в голубой воде плавают лебеди. На одном из горных склонов — рыцарский замок с многочисленными башенками, бойницами, крытыми галереями, балкончиками. И снова колонны египетских храмов, арабские мечети, деревянные фонтаны. Меня вдруг разбудил мощный адский рев моторов, должно быть, самолет-гигант снова отправлялся из Вечного города на другое полушарие, словно во сне, я увидел перед собой помятое лицо сфинкса, сейчас он казался игрушкой, раскрашенной детьми. Он был похож на большого безглазого кота. На гипсовой желтой физиономии выделялась лишь красивая, четко очерченная линия рта, плотно сомкнутые черные, непривычной формы губы улыбались, сонная и, как зрелый плод, исполненная неги улыбка плыла ко мне из гипсовой пасти скверно раскрашенного чудовища, а рядом с ним — бумажные горы, голубое нарисованное озеро, в темноте, в голубых глубинах чудовища, запела птица, и губы стали медленно раскрываться.