Озадаченный, он поднялся в телеграфный отдел и обнаружил там горько рыдающего клерка, самого юного из них. Постояв минутку в дверях, он изобразил на лице нечто похожее на сочувствие. Таниэль был убежден, что солдат, только что переживший тяжелую операцию, имеет право на прилюдные слезы, так же, как и шахтер, поднятый на поверхность после аварии в шахте. Но он не верил, что у кого-либо из служащих Хоум-офиса может быть достойный повод, оправдывающий рыдания на публике. И все же он в глубине души понимал, что, возможно, судит других слишком строго. Он спросил Парка, в чем дело, и тот поднял на него глаза.
– Почему мы должны писать завещания? На нас бросят бомбы?
Таниэль повел его вниз, чтобы выпить с ним чашку чая. Сопроводив Парка обратно в отдел, он обнаружил, что другие клерки пребывают примерно в таком же состоянии.
– Что происходит? – поинтересовался он.
– Вы видали эти формы для завещания?
– Это не более чем формальность. Я бы не стал об этом беспокоиться.
– Раньше они тоже давали заполнять такие бумаги?
Он заставил себя рассмеяться, но так, чтобы это не было слишком грубо и громко.
– Нет, но они буквально заваливали нас никому не нужными формами. Помните бумагу о том, что мы не должны продавать секретные сведения о военно-морском флоте прусской разведке? Видимо, они просили нас ее подписать на случай, если мы наткнемся на прусского шпиона в одном из их излюбленных местечек рядом с Трафальгарской площадью – у киоска, где продают чай и ужасный кофе. Думаю, мы все были чрезвычайно бдительны, отправляясь туда. Так что просто подпишите свои формы и отдайте их мистеру Крофту, когда его увидите.
– А вы сами что напишете?
– Ничего. У меня нет ничего стоящего, что можно было бы завещать, – ответил Таниэль, но тут же сообразил, что это не так. Он достал из кармана часы. Они были из настоящего золота.
– Спасибо вам за заботу, – сказал Парк, разворачивая и вновь складывая носовой платок. – Вы ужасно добрый. Как будто бы отец был тут рядом со мной.
– Не стоит благодарности, – ласково ответил Таниэль, но почти сразу почувствовал легкий укол. Он сдержался, чтобы не сказать, что сам он ненамного старше их всех, решив, что это будет несправедливо. Он был старше их, даже будучи одного с ними возраста, он все равно был старше.
Внезапно они оба подскочили на своих местах, поскольку все двенадцать телеграфных аппаратов ожили и застучали в бешеном темпе. Телеграфная лента сминалась из-за скорости передачи, и телеграфисты схватились за карандаши, лихорадочно записывая расшифровку вручную. Все они концентрировались на отдельных буквах, поэтому он первым услышал, что все аппараты передавали одно и то же сообщение.