– Вам стоит повесить ее здесь, она очень хороша.
– Я не люблю западное искусство, – упрямо ответил Мори.
– Нет, вы только посмотрите, – Таниэль вынул тяжелую картину из упаковки. – В ней чувствуется мысль, она выглядит как оживленный Моцарт.
– Что?
– Я… – Таниэль вздохнул, – я вижу звуки. Это похоже на Моцарта. Знаете, быстрая игра.
– Видите? Прямо перед собой?
– Да. Но я не сумасшедший.
– Я так и не думаю. Все звуки?
– Да.
– Например? – немного помолчав, спросил Мори.
– Например, когда вы говорите, все окрашивается в этот цвет, – он показал на свои часы. – А тикающие часы… это… Вспышки света от маяка. Лязганье чугунной лестницы в моем старом департаменте – желтое. Это все ерунда.
– Вы когда-нибуть пробовали это нарисовать?
– Нет, я бы выглядел как обитатель приюта для душевнобольных.
– Это было бы гораздо интересней, чем картина с покрытым грязью полем, – без малейшего намека на шутку произнес Мори.
Таниэль ощутил, что краснеет, и низко опустил голову. Он не собирался никому об этом рассказывать, и теперь, выставив напоказ свою тайну, чувствовал неловкость.
– Нет, это не так. Я хочу повесить картину.
Со второго этажа раздался грохот, что-то затрещало – похоже было, что Катцу вырвался на волю через заднюю стенку комода.
– С Катцу, кажется, все в порядке, – заметил Мори.
– Вы не знаете, куда он запрятал мои вещи?
– К сожалению, нет. Я уже говорил, что его шестеренки работают в произвольном режиме, поэтому я не всегда могу заранее установить траекторию его передвижений. Я посмотрю позже, что произошло, но сейчас я не могу прерваться, иначе у меня все рассыплется. Вы можете позаимствовать один из моих галстуков. В верхнем ящике, – сказал он, указывая на потолок. Его спальня находилась прямо над мастерской.
Таниэль не двинулся с места. Ему представился шанс, которого он так долго ждал, но ему тяжело было решиться этим шансом воспользоваться.
– Идите же, – сказал Мори. – Я не заколдовывал порог у себя в комнате. Боже милостивый, уж этот мне английский принцип неприкосновенности частной жизни!
Комната Мори была ничем не примечательна. В ней не было ни картин, ни безделушек, ни бумажных фонариков, не было даже книг, – только комод и кровать. Он просмотрел содержимое ящиков – ничего, кроме одежды, никаких бумаг. В левом верхнем ящике – воротнички и галстуки. Он проверил подоконник, заглянул под кровать и, ничего не обнаружив, недоуменно покрутил головой и вернулся к галстукам. Зеленый и голубой были погребены под серыми галстуками, было видно, что их доставали отсюда нечасто. Чтобы извлечь их на свет, Таниэль отодвинул в сторону ворох темных галстуков и обнаружил под ними тетрадь. Он замер. На старой потрескавшейся обложке не было никаких надписей, корешок был порван, и тетрадь прошита заново, что позволило вставить в нее дополнительные страницы. Записи были на японском. Несмотря на то, что он не успел еще научиться более или менее свободно читать и понимать по-японски, Таниэль открыл тетрадь.