Боря, Боренька! Если… если ты действительно отрекся от меня, не пиши об этом, приезжай, скажи лично, а можешь вовсе не говорить, я по твоим глазам пойму, только…»
Письмо оборвалось на полуфразе. Последние строчки были неровными, буквы по-детски расплылись в разные стороны. Что вдруг остановило руку Наташи?
Волны Енисея штурмовали берег, бились о скалистые кручи, негодовали, что столетиями долбят гранитные выступы, а они только шлифуются, как алмазные камни, и в солнечные дни переливаются, поблескивают своими искрами-самоцветами. Ветер гонит волны, мешает работать кровельщикам, монтажникам, машинистам башенных кранов. Все сейчас в его власти. И меня подталкивает в спину: скорей, скорей в общежитие, ты уже пришел в себя, пиши ответ. Впрочем, и писать не надо. Завтра с утра, минуя все инстанции, прямо к Иванчишину — этот поймет с полуслова, от него прямо в аэропорт, на первый самолет…
Тимофей Бобров насел на меня, как только я появился в общежитии.
— В самоволке был?
Я молча снял пальто, направился в комнату, но Бобров взял меня за руку, вновь потребовал:
— Отвечай на вопрос.
— Что тебе надо?
— Поговорить с партгрупоргом. Полчаса назад я доставил Кирку Симагина из вытрезвиловки.
— Опять за прошлое?
— Меня, комиссар, пугает не прошлое, а настоящее. Оказывается, он уже три дня пьянствует, и никто не хватился, пока не позвонили из милиции.
Мы зашли к Симагину, тот лежал одетым в кровати и бессвязно бормотал:
— Меня, меня… золотые руки… наивысшей квалификации… Меня уборщиком мусора… Я им покажу!.. Покажу…
Я с отвращением вышел из комнаты.
— Дурацкий протест? Согласен, — продолжал Тимофей. — Но один ли Кирка протестует? А я? Подсобником: принеси, подай, поддержи. Вчера один подлец в обеденный перерыв послал за чекушкой водки. Чуть в морду ему не дал. А своя работа стоит, нет раствора. Нулевой цикл не забетонирован. Это же тысячи квадратных метров. Кто-нибудь умеет считать в тресте?!
Разговор слышали другие бетонщики, подошли к нам. Саша Черный поднес к моему лицу кулаки:
— Это что такое? Эт-то что такое, я спрашиваю?! — Его лицо еще больше потемнело, глаза навыкате, страшные, как у льва. — Что мне с этими кувалдами делать? Иванчишин говорил, ты говорил, фундамент под новый корпус делать надо, дом строить надо, ремонтный цех надо, а мы даже на пусковом свою работу забросили. Ы-ых! — Саша действительно издал рык, похожий на львиный. — Какой это штурм, коли нет для нас настоящего дела?
И снова Бобров:
— Иди в партком, комиссар, убеждай, стучи кулаком по столу. Не поймут — ступай в горком, в крайком, в ЦК комсомола. — Потом взглянул на меня и осекся: — Что с тобой, Боря? Ты бледный, как занавеска на окне. Ладно, отдыхай. Сашка без меня ничего не предпримет. А ты, того, сосни, утро вечера мудренее.