— Прекрасно! — Арнольд Константинович встал быстро — маленький, поджарый, неизменно бодрый, — надел пенсне, делово засуетился, достал из шкафчика замшевую курточку, стал проворно одеваться.
Микиток накинул на свое лицо теплую и влажную салфетку, с наслаждением прижал широкими ладонями:
— Смерть, сме-е-е-ерть моя!
— Чаепитие на воздухе, — приказал Витте стюарду, делая глоток воды, сдобренной лаймом.
— Слушаюсь, — кивнул Антоний с очаровательной и лукавой полуулыбкой.
По салону поплыла легкая симфоническая музыка. Все стали готовится к пикнику. Лишь один Иван Ильич сладко посапывал, утопая своим дородным телом в максимально откинутом кресле.
— Счастливый! — С завистливой полуулыбкой Микиток двинулся мимо к туалету.
— Иван Ильич, проснитесь. — Серж похлопал спящего по пухлому плечу.
Спящий не реагировал.
— Пусть поспит, не будите льва. — Лаэрт подошел к овальной двери салона, повернул ручку, дверь поехала в сторону, открывая вид на майский лес с громко перекликающимися птицами. Вниз стала выдвигаться лестница.
— Будить, непременно будить! — решительно затряс головой Арнольд Константинович. — Проснется — обидится, станет упрекать.
— А мы станем, как поцы, оправдываться, — усмехнулся Лаэрт, протирая салфеткой серебристые надбровия.
Серж подошел к спящему, наклонился и произнес в большое, по-детски розовое ухо с мясистой мочкой:
— Иван Ильич, вставайте, мы идем чай пить.
Но большое, круглое, сильно порозовевшее лицо Ивана Ильича имело выражение такого глубокого счастья и расслабления, полные щеки его так сочно вздрагивали, полные губы с такой беззаботной небрежностью выпускали воздух, что Серж, качнув бритой головой, отошел и направился к выходу.
Латиф улыбнулся Витте, которому Антоний помогал облачиться в шварцвальдский, горчичного цвета шерстяной пиджак с дубовыми листьями и желудями на темных лацканах:
— Бригадир, решительно требуется ваша решительность.
Снисходительно улыбнувшись, бригадир подошел к спящему, быстро склонился над ним и громко поцеловал в щеку. Удивительным образом это разбудило Ивана Ильича. Зачмокав губами, он издал глубокий носовой звук и открыл маленькие, подзаплывшие, но живые и быстрые глаза, непонимающе обвел ими салон.
— Что… уже? — произнес он звучным, сочным даже после глубокого сна голосом.
— Еще нет, — ответил бригадир.
— Мы идем чай пить, Иван Ильич, — улыбался Латиф.
— И ча-а-а-ашки би-и-и-ть! — пропел тенором Микиток, накидывая кремовый плащ.
Широкая пухлая грудь Ивана Ильича поднялась, он вдохнул так, словно желая втянуть в себя не только пропущенный через кондиционер воздух салона, но и тот весенний, свежий, бодро рвущийся снаружи в овальную дверь: