Бригадир замолчал. Молчал Серж, опустив свои калмыцкие глаза. Молчала бригада.
— Мы — плотничья артель. Мы направляемся в Европу, — продолжал Витте. — Европа, колыбель цивилизации. Старушка. Ей пришлось нелегко. Ваххабитский молот ударил по ней. Ударил беспощадно, жестоко. Но Европа выдержала этот удар, хребет ее не сломался. Хотя и треснули многие кости. Она раздроблена, раздавлена. Но — жива. Она залечивает раны, бинтуется, отлеживается. Ей необходим хороший уход, хорошее питание. И хорошие сны. Schlafen ist die beste Medizin[41], как говорили мои шварцвальдские предки. И они правы. Даже здоровый человек нуждается в хорошем, правильном сне. Что же говорить о покалеченных? Так вот, дорогой Серж, старушка Европа пригласила нас, плотников с востока, чтобы мы обеспечили ей хороший сон. Нашими руками. Нашими молотками. Нашей честностью.
И, словно иллюстрируя сказанное бригадиром, Микиток вынул из внутреннего кармана своего фрака изящный золотой молоток с оттиснутым гербом Теллурии, зажал в пухлом кулаке и вытянул вперед руку. Солнце сверкнуло на золотых гранях.
— Мы едем туда не шабашить, а честно делать свою работу, — завершил свой монолог бригадир. — И мы не терпим шуток, ставящих нашу этику под сомнение. Вы поняли, Серж?
— Я понял, — произнес тот с напряженным лицом.
— Нет, друг мой, вы не поняли. Вы произнесли сейчас «я понял» формально, я чувствую это. Вы никогда не относились к нашей совместной работе как к шабашенью. Вы давно уже осознали и осмыслили наши моральные принципы. Вы разделяете их, так как вы — честный плотник. Вы не понимаете другого: почему мы отнеслись к этой шутке столь серьезно. Я прав?
— Да, бригадир, — кивнул Серж.
— Как этнический немец, я всегда грешил излишним наукообразием. — Бригадир погасил окурок в малахитовой пепельнице, поднесенной Антонием. — Может, кто-то из вас объяснит это Сержу?
Все нехотя переглянулись. Желающих явно не было.
— Некому? — обвел их взглядом бригадир.
Бригада молчала.
— Я готов объяснить, — вдруг произнес Латиф.
Он расстегнул молнию своей кожаной куртки, снял ее, оставшись в узкой рубашке зеленовато-стального цвета. Неспешно расстегнул пуговицы, снял рубашку, оставшись в белой сетчатой майке. Стащил с себя майку и повернулся к Сержу спиной. На этой смуглой мускулистой спине виднелось большое, почти во всю спину тавро — герб Теллурии, выжженный три года назад следователями в омской тюрьме. Судя по шрамам, тавро выжигали постепенно, совмещая этот процесс с многодневным допросом. Серж уставился на спину. Герб, составленный из ожогов разной толщины, был ему известен как никакой другой: горы с восходящим солнцем, пещера Мактулу в окружении двух ладоней, шершень на эдельвейсе и надпись на алтайском: «МИР И СИЛА В ЕДИНСТВЕ». На официальном гербе шершень был голубым. Это голубое насекомое, сидящее на горном цветке, всегда очень нравилось Сержу, в нем чувствовалось что-то грядущее, сильное и просторное. Солнце сверкнуло на золотом молотке, все еще удерживаемым Микитком, попало в глаз Сержу. Он невольно перевел взгляд на еще один — маленький, оттиснутый на золоте — герб этой страны, подарившей ему не только профессию, но и смысл жизни.