Я работала. Первый больной ко мне поступил – ему лошадь копытом размозжила лицо. Это было месиво.
На следующий день утром в шесть часов утра помчалась на пристань. В девять зашла во двор, столы с грязной посудой, жара, летают синие мухи, и вдруг из дома выбегает женщина с криком:
– Как вы сюда попали! Инфекцию, заразу принесли.
Я ей спокойно отвечаю:
– Зараза на ваших столах. Посмотрите. Ведь мухи у вас, грязная посуда. Вы на меня не кричите, я врач, я приехала сюда за ребенком.
– Дети еще спят! – кричит она. – Они еще не завтракали. Я сама была как помешанная, хотя и молодая, энергичная, но попала куда-то между войной и ребенком. Мне вывели моего ребенка. Жара была страшная. Он стоял передо мной в пижаме. Из всех вещей у него один костюмчик летний остался. Все разворовали. По его стриженой головке ползали вши. Когда его вывели, он неуверенно меня спросил:
– Мамочка? – Он меня не узнал.
– Сынок, дорогой, – заплакала я.
Он мне говорит:
– Мамочка, ты не уедешь?! Ты меня не оставишь? Ты меня заберешь?
– Да, я тебя заберу.
В течение всего дня, пока я его вечером не уложила, он держал меня за руку.
Я начала работать с первого же дня. Утром обход, больница, потом прием в поликлинике, так как врачей нет. Потом – комиссия по трудфронту, я говорила, что надо было всех писательских жен освобождать, так как они были ни к чему не пригодны, не привыкли без домработниц одеваться, не знали, как вымыться; грязные, неприспособленные. Жили сначала в школе, а вода была на улице. Ходили по чистопольской грязи в туфлях на высоких каблуках. В комиссии фельдшер сказал:
– Вы уже всех подряд освобождаете.
Я отвечаю:
– Да, они ничего не могут с маникюром в полях. Если послать их на трудфронт, то они там заболеют и умрут. Они просто не понимали, куда приехали.
А работать приходилось день и ночь. Самострелы. Острые заболевания, трудфронт, больница. Но потом, через очень короткое время, приехала жена Исаковского, она была терапевт, и сразу стала помогать.
Жили мы у простой женщины Нюры, которая приняла меня и Бредель. Как-то она сказала про Бределыну:
– Она жидовка.
– Да это я жидовка, Нюр, а не она.
– Нет, ты работяга, – говорит она…
Тот человек, которому я зашила лицо, принес мне поросенка. Он ввалился с ним прямо в кабинет, я кричала ужасно:
– Вы с ума сошли! Поросенок! Негигиенично.
И выгнала его.
Пришла вечером домой, Нюра говорит мне:
– Вот поросеночка принесли! Это хабар. Ты работаешь как вол.
Меня военкомат снабжал, и я кормила ее семью, детей. Одной восемь, другим десять и двенадцать. Замечательные девочки, работящие, я приносила еду и все, что мне давали.