Когда все было почти готово, мама повернула Бормотунчика к Ханне правой стороной, позволила набить сухой черной фасолью и зашила.
Ханна скатала носок со снежинкой, водрузив Бормотунчику на голову на манер зимней шапки, и мама с папой страшно умилились тому, насколько замечательной это оказалось идеей. Ей было так хорошо, что хотелось ненадолго уйти в себя, отдавшись этим эмоциям, но она боялась что-нибудь упустить. Мама пришила шапочку к голове, чтобы та не сваливалась.
Когда она закончила, Ханна поставила Бормотунчика на ножки, потом опустила на попу, и он красиво сел под весом набитого фасолью тельца. Взяла его за ручки, свела их вместе и поцеловала в нос – как же он ей нравился! Потом Бормотунчик прошептал ей на ушко свое имя – Ског, так на шведском называется лес. Девочка захихикала, взяла его на руки, будто ребенка, его головка закачалась из стороны в сторону, и она услышала его болтовню.
– Ну что, нравится тебе маленький друг? – спросил папа.
В ответ Ханна поцеловала Скога в животик. Потом взяла его, вытянула руки и принялась танцевать по комнате, издавая звуки, в ее представлении казавшиеся песней.
Папа стоял за маминым стулом, и они наблюдали за ней с застывшими на губах улыбками. В другой раз Ханна, вероятно, побежала бы вприпрыжку наверх, в свою комнату, но теперь, когда у нее есть Ског, ей было все равно.
– Отличная мысль, – прошептал папа маме.
Та зачем-то промокнула глаз и собрала лоскуты, которые им не пригодились.
– Если бы мы сделали это раньше…
Ее голос прозвучал визгливо и надломленно, почти как у капризного ребенка.
Папа что-то ей прошептал, мама опять вытерла глаза и направилась к лестнице своей новой походкой, неуклюжей и жалкой.
– Мне нужно закончить со стиркой.
В комнате остался только папа. Ханна совсем не возражала: пусть смотрит, как она танцует, хоть до конца света. Ског был хорошим партнером, поэтому они все кружили и кружили.
* * *
На среду назначили День большого выезда. Пока папа складывал в машину вещи, мама причесывала волосы. Она опять стала прежней, благодаря ей все они выглядели просто роскошно и вырядились в одежду, в которой нельзя было играть. Мамины волосы блестели, от них исходил приятный цветочно-фруктовый аромат, в точности как от тех особенных бутылочек, которые хранились в их сверкающей чистотой ванной. Она надела ожерелье цвета карамелек из жженого сахара, а когда повернулась, чтобы в последний раз провести щеткой по волосам, оно оказалось совсем рядом с Ханной, и ей ужасно захотелось его лизнуть.
– У них там есть лошадки, – нараспев сказала хилым голосом мама, – лошадки, на которых ездят дети. Помнишь, как ты каталась на пони, когда мы давным-давно ездили за город на ярмарку? Сегодня мы опять отправимся в деревню.