, поднимись к себе комнату, пока мы поговорим с твоей матерью.
– Я только взяла ее за руку, это не могло… Я не…
Она попыталась осторожно взять предплечье и внимательнее его рассмотреть, но Ханна не далась.
– Я приложу лед.
Она бросилась к морозильнику, зная, что муж мечет ей в спину шаровые молнии.
– Клянусь, Алекс… Я не знаю, что случилось.
Она завернула многоразовый контейнер для льда в кухонное полотенце и протянула его Ханне, но муж взял его сам, нежно приложил к опухшей руке дочери, подхватил ее на руки и отнес наверх.
– Его надо прикладывать всего на несколько минут, иначе не миновать переохлаждения! – крикнула она ему вслед.
Но он не желал ее слушать.
– И проследи за тем, чтобы между контейнером и кожей был достаточный слой ткани…
– Все будет нормально.
Он исчез, даже не взглянув на нее. От его осуждения комната будто ходила ходуном.
Сюзетта прижала к губам пальцы и на какой-то миг забыла, как дышать.
Неужели это ее рук дело?
Она была уверена, что нет.
Почти уверена.
Совершенно уверена.
Уверенность дала трещину, и на нее лавиной хлынули сомнения.
Она не могла вспомнить.
Что она сделала со своей дочерью в тот момент, когда ее разум затмила ненависть? Ничего.
Ханне она не сделала ничего.
Это все Мари-Анн Дюфоссе. Вот в ком была проблема.
В этой гребаной маленькой французской ведьме.
ХАННА
Ужин выдался странный. Подозрительного вида рыба, мама с папой и стена между ними – потолще садовой стеклянной перегородки, которая сегодня отделяла ее от мамы. Папа уплетал рыбу, как голодный медведь, мама же клевала свою порцию с таким видом, будто розовое мясо представляло собой человечину.
– Думаю, нам надо поговорить о случившемся, – сказала она трагическим, карикатурным голосом, – о том, что ему предшествовало…
– Не при Ханне.
Девочка тут же заинтересовалась и оживилась. Все вышло даже лучше, чем предполагалось, и в действительности она совсем не возражала, если они хотели о ней поговорить. Это было бы сродни просмотру какой-нибудь замечательной игры наподобие той, что папа называл футболом, где игроки как угорелые носились туда-сюда, гоняясь и нанося удары по мячу, который наверняка взорвался бы, доведись ему слишком долго оставаться в неподвижном состоянии.
– Это имеет к Ханне прямое отношение…
Мама подперла рукой щеку, и папа сердито на нее посмотрел. Ее голова казалась достаточно тяжелой для того, чтобы от ее веса сломалось запястье.
Ханна подавила желание улыбнуться. Она ела рис, по одному зернышку зараз, запихивая их между зубчиками вилки. В общей сложности пятьдесят два зернышка. Мама без конца поглядывала на папу, однако для него интерес представляла только тарелка с едой. Он положил себе еще одну порцию салата.