— Послушай, ты задаешь мне сегодня вопросы, как будто перестал доверять мне.
— Не удивляйся, ты очень долго отсутствовал, и я не могу понять, почему. Что-то меня настораживает и в твоем пребывании в Подебрадах. (О том, что мы там были, он не знал.) А уж если зашла речь о плане радиостанции, то могу сказать тебе, что я разговаривал с Тондой во вторник и спросил его, передал ли он тебе план. Он ответил, что не передал, и сказал, что назначил тебе встречу на четверг. Но вслед за этим Тонда был арестован. Каким же образом мог попасть к тебе план? Тут что-то не клеится! Эда, ты не искренен!
Эда растерянно заморгал и пытался возразить, уверяя, что это какое-то недоразумение, что я сбил его с толку, что в конце концов он не может помнить все точно.
— Эда, говори правду. Хватит лгать. И что это за встреча с тем человеком на берегу Лабы? Мне показалось, что за нами следили. Прошу тебя, скажи, кто это был?
Наконец Эда сказал правду…
Он был арестован, и его привели на очную ставку с Тондой. Сначала, мол, он запирался, но Тонда все о нем рассказал.
— Он выдал меня, и я вынужден был все признать. Они предложили нам работать на них. Тонда сразу же согласился, а я сказал, что должен подумать.
На следующий день меня вызвали: «Ну как, надумал? Нам все известно».
В конце концов я сказал, что тоже буду на них работать, а сам решил — и это, поверь, я говорю чистосердечно, — что буду вести «двойную игру». Они требовали от меня связаться с Москвой… а я передавал бы депеши такие, какие надо, а не те, что они давали бы мне…
В те минуты я не знал, что делать. Мозг заработал лихорадочно: «Что делать? Ведь он нанес нам новый удар. Человек, которому я всецело доверял и за которого мог поручиться… Как могло случиться, что он дрогнул при первом же столкновении с гестапо?»
Несмотря на то, что во мне все кипело, я старался сохранить спокойствие.
— Ну, хорошо. Так поступил Тонда. Но почему ты не сказал мне все честно во время нашей первой встречи: «Рудла, так, мол, и так, случилось то-то… Почему играл со мной в кошки-мышки? Если бы ты рассказал тогда все чистосердечно, мы могли бы что-то предпринять. Почему ты рассказываешь об этом только сегодня?»
Мы вышли на улицу. «Почему Эда не пришел сам? — вертелось у меня все время в голове. — Как я могу после всего этого верить ему? Ведь я ответствен не только за свою судьбу, но и за судьбу остальных товарищей, которые были с ним в контакте. Можно ли верить в то, что, если бы с его помощью мы наладили связь с Москвой и вели бы „эту его двойную игру“, он вновь не обманет, не предаст? Нет, так не пойдет. Есть только один выход: ликвидировать! Что же, застрелить его тут же на месте? Но если я сейчас же застрелю его, то никому из челаковицких товарищей не удастся уйти. Лучше заманить Эду на новую встречу, а самому пока предпринять все для того, чтобы сохранить хотя бы то, что удастся. Это крайне рискованно, но другого выхода нет».