Снегопад перестал, ветер дул, небо прояснилось, и луна светила сквозь клочковатые темные облака.
—#Вот и улеглось,#— произнес доктор, затягиваясь папиросой.
«Можно было и сейчас поехать»,#— он вышел на середину двора, хрустя навалившим снегом.
Но сердце билось, посылая толчки горячей, жаждущей крови.
«Нет, никуда не поеду отсюда…»
—#Завтра!#— решительно произнес он и с папиросой в зубах подошел к дровяной кладне и помочился.
В хлеву заворчала собака.
Доктор быстро докурил, швырнул папиросу в снег.
«Спит она обычно с мужем на постели за занавеской. Где же ей еще спать? Спит она, большая, белая, и он рядом, как детская кукла…»
Он стоял, вдыхая морозный, бодрящий и свежий ветер и поглядывая вверх на звезды, просверкивающие меж ползущих облаков. Луна выглянула и осветила двор: кладню, хлев, сенник с шапками снега наверху, заблестела на свежем, только выпавшем снеге, в мириадах снежинок. И этот запорошенный двор своим покоем стылого, некогда обтесанного людьми и сбитого в постройки дерева усилил желание Платона Ильича. Эта неподвижная кладня с сотнями мерзлых березовых поленьев, обреченных на яркую погибель в печи, словно всем своим видом говорила ему: в доме ждет тебя теплое, живое, трепетное, на чем держится и от чего зависит весь этот человеческий мир, со всеми его кладнями, деревнями, самокатами, городами, эпидемиями, самолетами и поездами, и это теплое, женское ждет твоего желания, твоего прикосновения.
Озноб пробежал по спине доктора, он передернулся, повел плечами, выдохнул и пошел в дом. Пройдя сени, нащупал дверь в горницу, отворил и тут же опять оказался в полутьме: лампа не горела, но на кухонном столе теплилась свечка.
—#Я вам постелила наверху,#— раздался голос мельничихи.#— Покойной ночи.
И судя по голосу, она уже лежала на кровати за занавеской. Перхуша и мельник по-прежнему храпели. К этому храпу примешивался теперь еще и стрекот настоящего сверчка, который смешно перекликался с мельником.
Доктор вздохнул, не зная, что делать. Он хотел о чем-то спросить мельничиху, найти повод, чтобы остаться, но вдруг понял, как глупо это будет выглядеть, и вообще, как глупо и пошло все, о чем он вдруг подумал. Доктору стало стыдно.
«Идиот!»#— обругал он себя и произнес:
—#Спокойной ночи.
—#Не убейтесь на лестнице, посветите себе,#— еле слышно донеслось из темноты горницы.
Доктор молча взял со стола свечку и пошел наверх. Лестница поднималась в светелку из сеней, она была узкой и заскрипела под сапогами доктора.
«Идиот… обыкновенный идиот…»#— ругал он себя.
Наверху было два помещения: в первом стояли плетеные корзины, сундуки, короба, висели плетенки лука, чеснока и сушеные, нанизанные на нитку груши. Стоящий здесь запах сада успокаивал. Доктор миновал это помещение, прошел дальше, в приоткрытую дверь и оказался в небольшой комнатке с темным окошком, кроватью, столиком, стулом и комодиком. Кровать была разобрана.