—#Нет, брат! Спать теперь некогда. Жить надо, Козьма! Жить!
Он встряхнул Перхушу:
—#Едем?
—#Сейчас?#— робко спросил Перхуша.
—#Сейчас! Едем! Едем!#— встряхивал его доктор.
—#Можно и поехать…
—#Едем, дружище!
Лошадки, жующие подсыпанную Перхушей овсяную муку, подняли морды и, пофыркивая, с интересом следили за происходящим.
—#Как скажете, так и поедем…
—#Так и скажу, дружище! Едем! Надо спешить делать людям добро! Ты меня понимаешь?#— встряхнул его доктор.
—#Как не понять.
—#Тогда поехали!
Он отпустил Перхушу. Тот сразу стал хлопотать вокруг самоката, приторачивать саквояжи.
—#Это спрячь подальше!#— кивнул доктор на пакет с пирамидками.
Перхуша сунул их под свое сиденье.
Бахтияр отстегнул с пояса лучевой резак, навел на войлочную стену. Сверкнуло синей спицей холодное пламя, послышался неприятный резкий треск, пошел вонючий дым. Бахтияр ловко вырезал в стене проход, ударил ногой. Вырезанный кусок отвалился во внешнее пространство. И тут же метель ворвалась в закут. Доктор выбежал на волю. Вокруг него вилась и свистела метель.
Доктор снял малахай, перекрестился и поклонился этому родному, холодному, белому и свистящему пространству.
—#Н-но!#— послышался глухо в закуте голос Перхуши.
Самокат выполз в прорезь, покидая войлочное тепло закута.
Доктор надел малахай и закричал, расставив руки, словно желая обнять эту метель, как Перхушу, и прижать к своей груди:
—#Ого-го-о-о-о-о!
Метель завыла в ответ.
—#Не улеглося, барин,#— усмехался Перхуша.#— Вон как гуляет!
—#Едем! Едем! Еде-е-е-ем!#— закричал доктор.
—#Прямо поедешь — прямо в село и приедешь!#— крикнул Бахтияр, прячась в закуте.
—#Отлично!#— кивнул ему доктор.
—#А ну-ка, захребетны-ы-ы-я!#— вскрикнул тонким голосом Перхуша и засвистал.
Отогревшиеся и поевшие лошадки взяли бодро, и самокат покатил по полю. Метель за это время не усилилась и не ослабла: мело так же, так же неслись снежные хлопья, так же плохо было видно впереди и по сторонам. Перхуша, тоже отогревшийся, поевший и даже успевший малость вздремнуть, совсем уже не знал, куда ехать, но не испытывал по этому поводу никакого беспокойства. Тем более что от доктора пошла такая волна уверенности и правоты, что сразу как-то смыла с Перхуши всяческие сомнения и всякую ответственность.
Он правил, поглядывая на отогревшийся нос доктора.
Этот большой нос, совсем недавно растерянноозябший, посиневший, сочащийся соплями, пугливо прячущийся в цигейковый воротник, теперь источал такую уверенность и бодрость, победоносно рассекая, словно киль корабля, клубящееся пространство, что Перхуше стало как-то озорно и радостно.